Лето 1917 года, проведенное на сетере Лаургорд, обеспечило Унсет материалом для описания крестьянского уклада в «Венце». Теперь, отправив Кристин жить в Хюсабю в Трёнделаге, писательница наметила для себя посещение хутора Хюсбюрейна, служившего домом для учителей и звонарей, который находился на старых землях поместья Хюсабю. Ханса она уже давно отлучила от груди, к Моссе была приставлена няня, и Унсет могла со спокойной совестью оставить младших детей на попечение фрёкен Сульхейм и фрёкен Сёренсен. Правда, она всегда тяжело переносила разлуку с детьми, особенно с Моссе. Конечно, малышка жила в собственном мире, нуждалась в помощи, чтобы справиться с элементарными вещами, не говоря уже о припадках. Но зато никто не умел так заразительно радоваться, как она, — будь то цветку, красивому платью, или когда поднимали флаг, или когда мать появлялась за обеденным столом. Больше всего Сигрид не хватало сияющей улыбки дочери, которой та награждала мать каждый вечер после традиционного «Спокойной ночи». Для Сигрид Унсет Моссе была редким сокровищем, и вся жизнь в Бьеркебеке была организована с целью беречь и охранять ее.
Это не значило, что старший сын не нуждался в материнской заботе, но, занятая малышами, в последнее время Унсет уделяла ему гораздо меньше времени. Чтобы как-то исправить дело, она решила взять семилетнего Андерса с собой в Хюсбюрейну, где уже договорилась о ночлеге и столе с семьей Рюг. Как нельзя кстати оказалась и тринадцатилетняя дочь Рюгов Сигрид, которая могла поиграть и присмотреть за буйным отпрыском писательницы, пока та описывала замужнюю жизнь Кристин. Рано поутру Унсет приносили большой термос с кофе. Когда она спускалась к завтраку, то оставляла за собой пустой термос и полную пепельницу. За завтраком и обедом она расспрашивала хозяев обо всем, что ее интересовало, — начиная с рецептов варенья и заканчивая тем, как в старые времена ставили стога. Писательница обсуждала хозяйственные дела и собирала сведения о деревенских обычаях и ремеслах, как старинных, так и современных. Однажды, к легкому недоумению присутствующих, Сигрид Унсет призналась, что больше всего любит готовить варенье из шиповника.
— Работа вроде чистки шиповника дает время и возможность спокойно поразмыслить, — объяснила она[338].
Время летело незаметно, Сигрид Унсет наслаждалась жизнью в Хюсбюрейне, где творчество и летний отдых слились воедино. Ничто не отрывало ее от работы над рукописью, кроме запланированных пауз на еду и прогулки. Во время прогулок она обычно забиралась на вершину холма рядом с хутором и любовалась видом на деревню.
Осенью Унсет опять ожидали деловые писательские будни. И хотя, как приметили хозяева хутора, свет в ее окне нередко горел допоздна, в Лиллехаммер она возвращалась с таким чувством, будто провела лето на курорте. В сумке лежала изрядно потолстевшая рукопись. А еще она приняла решение: она покупает Бьеркебек. А потом посмотрит, какой договоренности удастся достичь со Сварстадом.
Незаметно летели осенние дни, занятые отделкой рукописи, подготовкой переизданий и деловой перепиской. Издательство «Аскехауг» опубликовало все ее «современные» романы в пяти томах, под общим названием «Романы и рассказы о нашем времени», а в журнале «Урд» в очередной раз вспыхнули дебаты по женскому вопросу. Близились выборы в стуртинг, и Сигрид Унсет снова подвергали критике за то, что она неоднократно повторяла: женщинам нечего делать в политике. «Попытаюсь еще раз объяснить мою точку зрения, — немного устало, но не без вызова начала писательница речь в свою защиту. — Я боюсь, что женщины-политики очень скоро превратятся в сборище сварливых теток, переливающих из пустого в порожнее»[339]. В прошлый раз больше всех досталось Катти Анкер Мёллер — по выражению Унсет, не виноватой в том, что у нее не было возможности развить мыслительные способности, в такой уж среде выросла. Теперь писательница обрушилась на Марту Флуер, бывшую одноклассницу из школы Рагны Нильсен. Но Марта была из тех, кто за словом в карман не полезет, и ответ не заставил себя ждать: «Eine grausame Salbe! Die ganze Armee auf einmal ruinert!{49} Кто бы мог подумать, что на то, чтобы разнести в клочья мою маленькую шутливую статью, потребуется тяжелая артиллерия? Я рассчитывала вызвать у читателя улыбку, а для этого совершенно необязательна широкая историческая перспектива. Чувство истории — это замечательно, но и чувство юмора бывает нелишним»[340].
Сигрид Унсет опять удалось разозлить целую армию талантливых женщин — очевидно, что и стиль, и содержание ее последнего заявления многим пришлись не по вкусу. «К чему все эти ученые фразы и сложные витиеватые периоды — только для подкрепления довольно жалкого тезиса о непригодности женщин к государственной службе, для того чтобы лишний раз указать нам: мы не имеем права соваться в общественные дела?» — задавалась вопросом Юханна Фогт-Ли. Следующий ее аргумент, по идее, должен был быть близок и Сигрид Унсет: «По-моему, все довольно просто, если не сказать примитивно: одаренным женщинам хватает времени на все, в том числе и на службу государству; менее одаренные тратят свое время на пустую болтовню, и к ним государство обращаться не будет»[341]. Уж с этим-то Унсет могла согласиться — она умела организовать свое время как никто другой. Но нет, она продолжала настаивать: все, что отвлекает женщину от домашних хлопот, будь то работа, политика, участие в общественной жизни, достойно лишь осуждения. Другая возмущенная читательница заявляла, что Сигрид Унсет едва ли присущи нормальные женские качества, которые позволили бы ей выступать от лица жен и матерей, и зря она считает себя образованным человеком: скорее ее можно назвать холодным существом «с безжизненными сухими зародышами идей». «Конгсберг Дагблад» привела следующее загадочное объяснение писательницы: «За свою непохожесть человек вынужден расплачиваться правом на самоопределение и свободой — за свои свободы»[342]. Читатель, хотя бы немного знакомый с семейной ситуацией Унсет, должен был недоумевать — что же она хотела этим сказать? Разве она сама не понимала, что ее жизнь полностью противоречит столь активно пропагандируемым ею жизненным принципам? Жизнь, выстроенная таким образом, чтобы ничто не мешало ей работать и зарабатывать на хлеб, в то время как о ее собственных детях заботились другие. Она бросила мужа, чьей воле когда-то обещала всегда и во всем подчиняться, она активно участвовала в работе Союза писателей и в общественных дебатах. Но даже если бы ей и задали такой вопрос, она со свойственной ей язвительностью наверняка бы не преминула ответить, что пара-другая исключений не принципиальны и не отменяют общего правила. Свой случай она определенно считала исключением из правил.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});