Будучи по натуре исследовательницей, она всему искала рациональное объяснение, но теперь ей случилось пережить откровение, заставившее ее увидеть все со сверхъестественной ясностью, состояние некой необъяснимой благодати. Описывая это сверхъестественное ощущение, она назвала его «голосом, который живет в нас». Под его влиянием она начала сомневаться в правомерности своего субъективного высокомерия, того самого, что ранее довольно часто побуждало ее отрицать чужие субъективные мнения, исходя при этом исключительно из своих, не менее субъективных резонов. Этот голос и новое мироощущение заставили Унсет поверить в то, что между людьми существует некая иная общность, хотя она пока и не способна понять, на чем эта общность основывается. Тем не менее голос ясно и недвусмысленно говорил ей: человек, который чувствует себя выше других (как нередко случалось с Сигрид Унсет), предает эту общность[365].
Но чем было это иное человеческое братство, которое она искала, в чем состояли его законы? С первых шагов ее писательской карьеры Унсет занимали сломанные судьбы и тема грехопадения. Теперь же она постепенно открывала то, что могло объединить людей и высшую инстанцию, способную даровать прощение за грехопадение и стать основой человеческой солидарности. «Господь нашел меня — как и многих мне подобных — и призвал в свое стадо из темного леса, где я блуждала», — впоследствии объясняла она[366].
Истоками обращения писательницы к Богу стали ее обширные исторические познания и любовь к средневековой культуре: «Средневековое мышление мне потому близко, что его законы созданы для людей, какие они есть, а религия — для людей, какими они должны быть»[367]. И теперь, когда она собиралась выбрать близкое по духу религиозное братство, оказалось, что лучше всего она знакома именно с католическим учением. И церковью, отвечавшей ее внутреннему голосу, оказалась именно католическая церковь. Естественный выбор, учитывая в корне критическое отношение писательницы к протестантству. Так постепенно она приходит к идее личного Бога, являющего себя человеку, как это случилось и с ней самой: «голоса, который живет в нас».
Изменение мировоззрения писателя-реалиста Сигрид Унсет шокировало многих из ее окружения. С некоторыми близкими друзьями, критически настроенными по отношению к религии, подобно Нини Ролл Анкер, она почти не обсуждала процесс своего внутреннего перерождения и следила за тем, чтобы сохранять ироническую дистанцию, когда речь заходила о католической литературе. С другими она постепенно — но только мельком — начинала делиться горькими мыслями — о собственном грехопадении, о неизбежных его последствиях. Возможно, Унсет утешало то, что она могла объяснить свои ошибки и заблуждения общим грехопадением?
Со стороны казалось, Унсет успешна во всем — она создала прекрасный дом, великолепную литературу. Но если во всем этом нет высшего смысла — что толку? Писательница искала совета у других близких ей по духу людей, и помощь пришла с неожиданной стороны.
Сигрид Унсет получила письмо из Стокгольма от старшей коллеги, шведской писательницы Хелены Нюблум. Нюблум была католичкой. Прочитав «Кристин, дочь Лавранса», она захотела поближе познакомиться с ее автором. Это письмо побудило Унсет написать длинный ответ и стало началом необычайно активной переписки.
Сигрид сразу же признается в своем открытии: «Каждый раз, когда жизнь сталкивает меня с чем-то непонятным или на первый взгляд бессмысленным, мне неизменно приходит в голову, что только католическая церковь, и она одна, в состоянии ответить на все вопросы. Эти ответы могут показаться как приятными, так и неприятными, но как бы то ни было, только они способны удовлетворить требованиям моей логики»[368]. Сигрид Унсет открывает душу этой незнакомой женщине старше ее на сорок лет, рассказывает ей о попытках разобраться в самой себе. Окидывая взглядом прошлое, писательница признает, что еще будучи юной секретаршей критически относилась к той «свободе», которую позволяли себе другие девушки, ее коллеги, живя в «сомнительных пансионатах» города, гарантировавшего анонимность. Но в те времена ее тревожило, что ее интересы не совпадают с интересами большинства, что она тайком читает средневековую литературу: «Я стыдилась своих романтических слабостей». Далее в витиеватых оборотах она развивает идею о фальсификации истории протестантами, но наконец, будто переведя дух, решается на прямое обращение: «Дорогая госпожа <…> Вы, конечно, понимаете, что на самом деле я пишу, дабы спросить у Вас совета. Я бы хотела стать настоящей христианкой». Пока еще Сигрид Унсет не считает себя по-настоящему верующей[369]. Она просит порекомендовать ей католического священника в Кристиании, у которого она могла бы получить наставление в католической вере.
Гостей, приезжавших в Бьеркебек, встречала величественная сорокалетняя дама, по которой не скажешь, что она переживает духовный кризис. В моменты, когда она отрывалась от своего заваленного книгами и бумагами письменного стола, ее можно было застать в саду. Умелые руки с любовью ухаживали за цветами, чеканные черты красивого лица озарялись улыбкой при виде птиц и Моссе. Лишь немногие видели, как она дает оплеуху докучливому Хансу или строго прикрикивает на Моссе, не дошедшую до туалета.
Сигрид Унсет придерживалась строгих взглядов на воспитание детей: дети должны твердо знать, что от них ожидается и каких правил надо придерживаться. С восьмилетней Моссе часто приходилось нелегко. Обычно она цеплялась к матери и просилась посидеть у нее на коленях. Однако в плохом настроении могла оттолкнуть даже мать, на все сердилась, отказывалась есть и гулять и швырялась в окружающих чем попало. И все равно мать считала ее благословенным ребенком, невинным и свободным от первородного греха, как библейские блаженные духом.
«В настоящее время у меня в доме почти столько же детей, сколько у Вас», — пишет Сигрид Унсет Йосте аф Гейерстаму и довольным тоном жалуется на отсутствие покоя для работы[370]. У нее в тот момент жили двое детей Рагнхильд, пока сама сестра поправлялась, и периодически заглядывал в гости кто-нибудь из приемных. А она продолжала строить планы на дальнейшее расширение хозяйства. В Нурдре-Далсегге, что в Сёр-Фроне, Сигрид Унсет купила старый деревянный дом, который перевезли и пристроили к ее дому. Она давно мечтала об уединении, и наконец ее мечта осуществилась. Теперь она могла спокойно работать, не боясь помех, в окружении старых деревянных стен и своих любимых вещей. Один камин в новой гостиной — размером со среднюю комнату, сообщала она летом 1924 года Нини Ролл Анкер. В это время Сигрид Унсет уже несколько раз встретилась с отцом Хьельструпом, однако в письмах сообщает в основном о внешней стороне жизни — в частности, о приобретении рояля и о том, сколько роз любимого сорта «Луиз Одье» и прочих цветов расцвело в ее роскошном саду. Больше всего она радуется тому, что отныне сможет работать не отвлекаясь. «Только представь себе — сидеть и работать в своей избушке по вечерам и слышать только голоса и шаги сыновей наверху — и никого больше!»
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});