Ошеломляющее откровение Камиллы ещё долго звучало тихим шёпотом в голове каждый раз, когда я смотрел на Марианну, вызывая стойкую потребность большего. До сих пор мало просто смотреть. Хочется прикасаться к ней бесконечно, слышать её крики наслаждения, чувствовать его кожей, продолжая вдыхать отравленный ею же воздух.
«– И Сэм…он тоже тебя любит, пап. Он плакал, когда…когда нам сообщили тогда…когда ищейки привезли тот прах. Он тогда так стиснул перила, что они с хрустом сломались, а потом…потом я поднялась к нему и увидела, как он рыдает, сидя на кровати и прикрыв голову руками. Просто он разучился показывать это. Свою любовь тебе.
– А почему он разучился, принцесса?
Она поднимает голову ко мне и улыбается так грустно, что эта улыбка в сердце болью отдаётся.
– А почему ты не спросишь его сам?».
Да я, чёрт меня подери, спрашивал! Я задолбался ловить его в коридорах дома или где-то на улице и пытаться поговорить с ним. Привет профессорам психологии!
Я ненавидел своё бессилие рядом с этим упёртым парнем, слишком рано возомнившим, что он достаточно взрослый, чтобы ненавидеть своего отца. И я ведь спрашивал его об этом. Я, мать его, спрашивал!
«– Откуда в тебе эта ненависть ко мне, Сэм?
Пожимает плечами, пряча руки в карманы брюк и глядя своим неизменно скучающими и осточертевшим до зубовного скрежета взглядом куда-то в сторону.
– Ты ошибаешься. Нет никакой ненависти.
– Я чувствую её. Я вижу её в твоих глазах. Просто скажи, что я, на хрен, такого криминального по-твоему сделал?
Ухмыляется, переводя взгляд на меня, и я напрягаюсь, видя в его глазах всё то же неискоренимое упрямство.
– Ненависть – слишком сильное чувство, чтобы испытывать его к кому-то вроде тебя, папа. Так что расслабься и наслаждайся своей жизнью дальше.
– Не дерзи, Самуил. Может, я многое забыл, но как подрезать длинные языки, я всё ещё помню.
– Ну вот и хорошо, – снова пожимает плечами, но всё же не сдерживается…всего мгновение, но я успеваю поймать яркий отблеск злости в светло-синих глаза, – тебе дали второй шанс, воспользуйся им по-полной. Только не требуй от меня того же. Я не настолько щедрый – разбрасываться подобными подарками.
Бросил сквозь зубы и, развернувшись, захотел уйти.
И я, бл**ь, не знаю, какие силы меня удержали от того, чтобы не сбить кулаками это наглое выражение с его лица!
– Мне плевать, нравится тебе это или нет, но я вернулся. И вернулся в свой дом к своей семье. И мне так же плевать…но тебе придётся не просто принять этот факт, но, по крайней мере, выказывать должное, мать твою, уважение собственному отцу! И если ты действительно так хорошо знаешь и помнишь меня, то должен понимать, что я добьюсь этого. Любыми способами.
Молчание, которое оглушает громче любого крика. И, не поворачиваясь и не отвечая, он с абсолютно прямой спиной выходит в ворота поместья».
Скотина! Чтоб ему…жить вечно!
***
У меня никогда не было в жизни ни абсолютного счастья, ни абсолютного спокойствия. Из тех лет, что я, конечно, помню. Иногда ловил себя на мысли, что, наверное, моё счастье как раз состояло именно в этом самом спокойствии, в своеобразном умиротворении с самим собой, со своей семьёй и женщиной. Слишком много дерьма нажрался за свою жизнь. Слишком часто играл с этой жизнью в жестокие игры, пропитанные настолько адской долей адреналина, чтобы не ценить редкие дни затишья. Затишья, которому никогда не доверял, всегда ожидая удара в спину от моей чокнутой парнёрши по играм. Готовился принять любой вызов, который кинет она, и, не задумываясь, вызывал на очередной сложный квест её. Кто кого, грёбаная сука?! С учётом того, что в последнем раунде я снова выжил, настала очередь этой твари нанести свой удар. И она, не задумываясь, сделала это. Свой коронный. Без размаха. Но такой, вашу мать, силы, что я долго ещё харкал кровью, корчась от боли на собственной могиле, пропитавшейся трупным смрадом.
Не могу сказать, что пропустил его, потому что слишком расслабился. Нееет. С этой дрянью по ту сторону ринга я научился быть начеку всегда, ожидая подлости каждое мгновение, что выгрызал у неё.
Но я и представить не мог, что, приготовившись к рукопашной, получу прямой удар в солнечное сплетение куском свинца весом в восемь грамм. А пока я буду, рухнув на колени, затыкать окровавленными пальцами дыру в груди, она хладнокровно выпустит прямо в сердце всю обойму.
И сейчас я лихорадочно пытался заткнуть обеими руками все те дыры, которые эта сука проделала во мне, но чувствовал лишь, как сквозь них просачиваются остатки разума. Не кровь. Хрен с ней с кровью. С жизнью. Меня колотило от понимания, что я схожу с ума. Нет, даже не так. От понимания, что кто-то планомерно сводит меня с ума. Не знаю, какое изощрённое удовольствие получал этот подлец, но у него получалось.
Пока слушал Марианну, пока смотрел на фотографии в её руках, на видео в ноутбуке, ощущал, как отваливается короста. Откуда-то изнутри. Из тех ран, которые, как я думал, давно уже заросли. Зарубцевались. Где-то очень глубоко. Там, где когда-то, сотни лет назад, трепыхалась душа. Там, где я похоронил её без сожаления. Заживо. Не желая терпеть ту агонию, в которую её загнал всего один выстрел. Выстрел, поразивший не мою плоть, но заставивший навсегда остановиться сердце.
– Ник…, – возможно, я услышал бы гораздо больше, чем просто свое имя, если бы мог отвести взгляд от монитора, на котором Влад стоял под руку с Анной. С. Моей. Анной.
Я потом буду анализировать и пойму, что в одном голосе Марианны в тот момент было боли столько же, сколько в тот момент было внутри меня. Но тогда…тогда я подтянул на колени ноут и включил видео, чтоб стиснуть зубы, глядя на то, как мой грёбаный брат прижимает к себе за плечи МОЮ женщину. МОЮ. Женщину. В которой когда-то умер мой ребенок. Женщину, которую я хоронил вместе с этим ребенком внутри и своей душой рядом. Все втроем в