их подробно изучил.
– Изучил! Да! На половине фотографий в обнимку с каким-то молокососами!
– Ник, они же дети. Ты не доверяешь собственной дочери? Ты же так хорошо узнал её за это время.
– Я не доверяю всем этим ублюдкам вокруг неё. Мне каждого из них придушить хочется за то, что дышать смеют рядом с ней одним воздухом.
Снова смеется и кладёт голову на мою грудь, а я обвожу пальцами хрупкие позвонки на тонкой спине, успокаиваясь от прикосновений к бархату её кожи.
– Ну хорошо. А куда ты отправишь её? В каком колледже не будет парней?
– Я тут видел в интернете рекламу одного очень даже интересного института благородных девиц, малыш…
Её плечи начинают трястись от смеха, и эта чертовка вскидывает голову кверху и впивается смеющимися губами в мой рот, заставляя забыть обо всём в этот момент».
Да, я ревновал свою дочь. Осознание этого оказалось настолько ошеломительным, что я поначалу отказывался верить в подобное. Потому что казалось бредом испытывать подобные чувства к собственному ребенку…да ещё которого знаешь всего пару недель. Не знаю настоящих причин…Не скажу, что не задумывался об этом. Возможно, что-то внутри меня, то, что не подчинялось разуму, который можно стереть. То, что осталось где-то на дне души, в сердце. Оно оживало при взгляде на детей, при звуках их голоса. Возможно, это и есть инстинкт отца. А, возможно, инстинкт отца как раз в желании убить очередного урода, голос которого я отчётливо слышал, проходя мимо её комнаты. Врывался туда и заставал дочь перед скайпом, хохочущую над шуткой какого-то парня по ту сторону монитора, и тут же остывал, стараясь избавиться от навязчивой мысли, что совсем скоро каникулы закончатся, и она вернется на учёбу в Лондон.
Правда тут же напоминал себе, что вместе с ней туда отправится и Сэми. То, что он с особым трепетом относился и к сестре, и к брату, видно было невооружённым взглядом. Смятение на лице Ярослава было настолько читабельным, когда он отчаянно смотрел то на меня, то на Самуила, выбирая, кого утянуть в свою комнату для игры в приставку. И внутренний голос мерзко подсказывал – пока младший выбирает меня, только потому что всё ещё боится снова потерять, пройдёт немного времени, и приоритет будет отдан Сэми.
Именно благодаря Самуилу, я иногда чувствовал себя лишним в своей же семье. В семье, в которую меня без вопросов и с распростёртыми объятиями приняли остальные три члена, Сэм упорно продолжал всем своим видом показывать, что я в ней пятое колесо, да ещё и, по ходу, сдувшееся.
Дьявол, мне иногда даже становилось неуютно, когда я вдруг понял, что Сэми не просто играет роль старшего брата, он будто старается заменить им меня. Им и Марианне. Я не видел более трепетного отношения сына к матери за всю свою жизнь. То, как он угадывал каждое её желание за секунду до того, как она его озвучит. То, как ловил каждое её слово. Где бы мы ни были, кто бы ни был рядом с нами, внимание Самуила было приковано к его матери и ко мне. Я не сразу пойму, что так выражалась его любовь к ней. И именно так, бл**ь, выражалось недоверие этого юного ублюдка ко мне, оказывается! Он словно постоянно был настороже. Постоянно держал палец на курке, напряжённый и готовый выстрелить в любую секунду.
И я, мать его, не имел ни малейшего представления, что с этим делать! Как на хрен выбить этот долбаный пистолет из его рук! Вы слышали излюбленный совет психологов «разговаривать»? Разговаривать всегда и со всеми, и только так вы сможете решить все свои проблемы. Так вот…пусть они засунут свои грёбаные советы в свои задницы! И поглубже! Потому что есть случаи, когда с детьми нужно не разговаривать, а наподдать ремня. Хорошего такого, отцовского ремня, чтобы скулил, прося прощение за дерзость. Дерзость, которую он периодически сменял на полное игнорирование. Что меня останавливало? То, что с ним не прокатила бы агрессия. Ни за что. Змеёныш был не просто моим сыном. Он был другой версией меня. Возможно, немного более хладнокровной, но источающей почти такую же ненависть к отцу, которую когда-то источал я. Я её вонь за километры чуял. Видел на дне его глаз. Там же, где у двоих младших плескалась настолько абсолютная любовь ко мне, что становилось трудно дышать.
Но тех детей я всё же не знал, а этого…мне казалось, Самуила я могу прочитать с закрытыми глазами. Стоит только окунуться в себя самого пять сотен лет назад, когда ещё ребенком скитался по лесам с одной только целью – найти и похоронить отца. Нет, он не мечтал о моей смерти, мне, по крайней мере, так казалось. Впрочем, об этом поведала и Камилла. Как и о том, что их мать до последнего не верила в неё. Запрещала даже думать об этом нашим детям, срываясь на крики, если видела в их глазах отчаяние и боль. И меня вело от этих её слов, от того, как дрожали её губы, пока она тихим шепотом рассказывала, как они с братом пытались убедить мать не срывать мои похороны, принять произошедшее и жить дальше.
«– Знаешь, папа, я не знаю, как это объяснить. Но я только тогда поняла, что можно любить мужчину, а можно им жить. Мама тебя не просто любит, она живёт тобой. И мне так стыдно, что мы с Сэми и с Владом, и Фэй просили её смириться…И я до сих пор не знаю, поняли ли они тоже, что мы просили её смириться не с твоей, а со своей смертью…Вы так много пережили. Мы все. Столько боли на наших глазах…Но, пап, если бы ты видел тогда маму…я не хочу себе такой любви, пап. Не хочу никогда».
И я не хотел бы, маленькая. Не хотел бы продолжать вот так тонуть в твоей матери, увязать в ней всё больше и больше, без возможности сделать очередной глоток кислорода. Понимать, что она и есть тот самый кислород. Но и поделать с этим ничего не мог. Отказываясь барахтаться на одном месте, я упрямо плыл навстречу тому водопаду безумия, который обещали её глаза.