Читать интересную книгу Льды уходят в океан - Пётр Лебеденко

— Садись, товарищ Талалин, — пригласил капитан. — Будем курить и решать дела. Вы, конечно, уже осмотрели повреждения?

— Да. Вместе с инженером и вашим помощником.

— Много работы? Сколько потребуется дней, чтобы… — капитан поглядел испытующе на Марка, — чтобы мы могли идти дальше?

Марк ответил:

— Семь-восемь дней. Такого же мнения и наш инженер.

Капитан стряхнул пепел с сигареты, задумчиво постучал мундштуком о стол. И сказал не то Марку, не то самому себе:

— Да-а. Такого же мнения и ваш инженер… Я знаю… А караван — последний в этом году караван из вашего порта — уходит через трое с половиной суток. И это крайний срок…

— Семь-восемь дней, — повторил Марк, — минимальное время.

Нгуан Ван Мин молчал. Он тоже курил и смотрел не на Марка, а на свою сигарету. Смотрел так сосредоточенно, словно в тоненькой струйке дыма, поднимающейся от сигареты кверху, видел что-то такое, чего не мог видеть Марк. Только когда капитан спросил: «Вы знаете, куда мы идем?», Нгуан Ван Мин коротко взглянул на Марка, но опять ничего не сказал.

Талалин кивнул:

— Знаем.

— И?..

— Мы сделаем все, что можем. И даже больше того, что можем. Мы все понимаем.

— Я хотел бы, чтобы вы поняли главное, — заметил капитан. — Если мы здесь застрянем на всю долгую зиму, это значит, что им, — он слегка повернул голову в сторону вьетнамца, — будет труднее. Конечно, «Чапаев» не один идет во Владивосток, кораблей много, но… «Чапаев» — это тоже тысячи тонн груза.

— Мы все понимаем, — снова повторил Марк. И добавил: — Мой отец погиб в сорок пятом. Уже в Берлине…

Это вырвалось у него совсем непроизвольно, он и сам не мог бы объяснить, зачем об этом сказал, но Нгуан Ван Мин положил руку на его плечо и улыбнулся все той же открытой, но не до конца понятной Марку улыбкой. И только теперь проговорил:

— Я верю вам. И вашим товарищам.

…Бригада с нетерпением ждала Марка. Сварщики, конечно, знали, что работать придется с таким напряжением, с каким они давно не работали, но все же им было интересно узнать, о чем говорили там, в кают-компании. Харитон Езерский без особой уверенности предположил:

— Капитан небось намекнул: «Ежели за недельку управитесь, — по сотне на рыло в качестве премии. С полной гарантией…»

Димка Баклан сплюнул.

— Заткнулся бы!

И в это время пришел Марк. Сел рядом с Костей Байкиным, снял кепку и долго мял ее в руках, ни на кого не глядя. Костя сказал:

— Не тяни. Кто там был, кроме капитана?

— Нгуан Ван Мин, — ответил Марк.

— Нгуан Ван Мин, — повторил Костя. — А конкретнее?

— Вьетнам, — сказал Марк. И бросил кепку к ногам. — Илья Беседин рассказывал мне такой эпизод. Как-то в порт пришел голландский танкер. Срочный ремонт. Капитан голландца говорит: «Надо сделать за неделю». А Беседин отвечает: «Сделаем за четыре дня». И вы сделали. Валились с ног, но работали. Думали о том, чтобы там, в Голландии, о вас сказали: «Вот это сварщики!» Короче говоря — престиж. И рабочая гордость. Было такое?

Ответил Езерский:

— Было такое. Чуть не позагинались тогда… Значит, опять престиж?

— Нет. Сейчас другое, — сказал Марк. — Сейчас…

Он хотел сказать: «Сейчас — солидарность… Интернациональный долг… Братство…» Но подумал: «Правильно, да слишком громко». И сказал другое:

— Все это надо понять сердцем. Вьетнам… Каждый день — кровь… Старики, дети, женщины… Все это надо понять сердцем, — повторил он и встал. — Начнем. Трое суток — предельный срок…

2

И вот — третьи сутки…

Все кажется нереальным. Где сон, где явь — ничего не поймешь. Глаза смотрят на мир, а видят хаос. Земля сорвалась со своей орбиты и мчится бог знает куда, дрожит, раскалывается на части. Или это ты сам мчишься бог знает куда и не земля, а голова твоя раскалывается на части, потому что вот уже скоро трое суток ты почти не смыкал глаз. Ноги словно чужие, в глазах круги, будто смотришь на воду, куда бросили камень… Все тело в ознобе… «Ч-черт, неужели я заболел? За последние сутки вот уже третий раз повторяется такая штука… Сколько же ты можешь еще продержаться? Час, минуту? Ни секунды! Уже все! Сейчас прижмусь к обшивке корабля, закрою глаза — и все кончится!»

— Костя!

Марк, расставив руки, пошел по настилу к Байкину.

— Костя, ты чего?

Байкин, ухватившись левой рукой за веревку, раскачивался взад-вперед, невидящими глазами глядя на приближающегося Марка. В правой руке он намертво зажал держатель с электродом, и Марку показалось, что он сейчас взмахнет этим держателем и ударит его по лицу. Но Костя, вдруг совсем по-детски шмыгнув носом, сказал:

— Затмение… Уже прошло. Посмотри на шов. Порядок? За Костю не беспокойся. Костя не подведет.

Он надвинул маску, нацелился электродом на шов и с каким-то яростным ожесточением, словно устыдясь своей минутной слабости, принялся за работу. Марк продолжал стоять, глядя на Костю. Дуги вспыхивали одна за другой, искры сыпались в иссиня-черную воду и гасли в ней, не оставляя следа. «Как бенгальские огни», — подумал Марк и облизал сухие губы.

Только мгновение назад он дрожал от холода, а вот уже по спине и груди поползли горячие струйки, на лбу выступила испарина. Костя менял электрод, а Марку казалось, что он до сих пор видит падающие в воду искры. Он даже зажмурил глаза, но бенгальские огни не исчезали.

Марк выругался:

— Ч-черт, не дотяну! Свалиться в такое время — надо же!

К нему подошел Андреич. У него были страшно воспаленные глаза. Всегда тщательно причесанная рыжая шевелюра сейчас напоминала грачиное гнездо после бури, на шее болтался грязный изорванный шарф, подпаленный с обоих концов, на лице — черные разводы и ссадина с запекшейся кровью. Не то боец, вышедший из жесто кого боя, не то пират, только что бравший корабль на абордаж.

В другое время Марк, взглянув на такого Андреича, расхохотался бы, но сейчас ему было не до смеха. Он видел: Андреич тоже больше не может. Андреич кончился. Скажи ему сейчас: «Андреич, если ты не продержишься еще три-четыре часа, ты погибнешь», — и Андреич наверняка ответит: «Ну и чихать! На том свете не хуже…»

— Покурим, Андреич? — спросил Марк.

Спросил таким тоном, будто не видел, что Андреич едва стоит на ногах, и будто не чувствовал, что сил у него осталось только на то, чтобы отстегнуть защитную маску и, швырнув ее в сторону, упасть рядом с ней и закрыть глаза. И тогда пускай этот лайнер горит, проваливается в тартарары — Андреичу на все наплевать!..

Андреич сказал:

— Мои жилы лопнули. Понял, Талалин? С меня хватит. Никто не имеет права…

Он поднял руку, чтобы расстегнуть ремешок защитной маски. На Марка он не смотрел — глаза его был уже закрыты. Неподалеку на талях спускали стальной лист обшивки, ветер бил его о борт лайнера. Думин и Димка Баклан, придерживая этот лист, хрипло кричали: «Легче майна! Еще легче! Теперь давай…», а Андреич, пошатываясь, стоял перед Марком и непослушными пальцами искал застежку ремешка. Он ничего не слышал и ничего не видел.

«У него и вправду лопнули жилы, — подумал Марк. — И у меня, наверное, лопнули. А у Кости — нет? А у Димки?.. Каждый держится только потому, что держатся все. Но стоит сдать одному — и тогда конец. И тогда караван уйдет без „Чапаева“…»

Маленький Костя Байкин незаметно подошел к Андреичу, головой боднул его в плечо. Андреич от неожиданности вздрогнул, удивленно уставился на Костю.

— Не узнаешь? — вымученно засмеялся Костя, — Константин Байкин. Сварщик. Теперь узнал?

— Изыди, сатана, — сказал Андреич. — Не до тебя.

Костя устало провел ладонью по глазам и вдруг спросил у Марка:

— Как зовут того товарища?

Марк сразу понял, о ком он спрашивает. И понял, зачем он об этом спрашивает.

— Нгуан Ван Мин, — ответил Марк.

— Нгуан Ван Мин… Не сразу запомнишь… Он молодой?

— Лет сорок, — сказал Марк. — И у него вот такой шрам, — Марк пальцем прочертил по лбу Андреича. — Длинный, через весь лоб.

— У них, наверное, у всех сейчас шрамы, — задумчиво проговорил Байкин. — Война…

— Да, — сказал Андреич, — им там достается.

— Я думаю, — сказал Марк, — что сейчас Вьетнам — это как когда-то Испания.

— Но пасаран? — спросил Андреич. И сам ответил: — Точно! Как когда-то Испания… Гренада. Гренада… Все черное накинулось на Вьетнам. Гады.

Ветер резко переменился, и хлынул косой дождь. Хлынул сразу ливнем, потоки воды, стекая с палубы лайнера, обрушивались на сварщиков, били сбоку, словно задавшись целью смести с шатающихся подмостков все живое, что там упорно зажигало в этом хаосе огненные дуги, не гаснущие вопреки всем законам природы. Потом по небу начали метаться молнии. Ветер стал порывистее и злее. Выл над вспенившейся рекой, над лайнером, в клочья рвал низкое небо.