— Они прорвались!
Крик лишь озвучил очевидное. Едва защитники начали отступление, турки бросились вслед за ними, врываясь в брешь сотнями. Настал час, которого они так долго ждали и ради которого страдали, терпели голод и лишения. Пожертвовали тысячами жизней, чтобы пробиться сюда. Они не станут медлить, будут рубить изо всех сил, пока улицы Биргу не омоются кровью неверных.
Османы толпились, воодушевленные религиозным пылом, гонимые вперед предвкушением неотвратимой победы и неукротимой волной атаки. Рыцари и солдаты падали, сминаемые мощью вражеского натиска. Они не сумели спастись, не сумели отойти назад, опережая наступление сарацин. Настал день адмирала Пиали. Он отвечал за осаду Биргу и намеревался извлечь из своего положения наибольшую выгоду, захватив полуостров перед самым носом Мустафы-паши. Ничто не могло сдержать его воинов.
Кроме внутренней стены. Туркам потребовалось некоторое время, чтобы понять, что они угодили в ловушку, и еще больше времени — чтобы выкрикнуть предупреждение и передать его в тыл. В эти мгновения в брешь забегали новые солдаты, которые усиливали давку и вызывали все большее замешательство. Вместо переулков, ведущих в глубь форта, османы увидели преграду в виде импровизированной баррикады. Их загнали в угол, поймали в узком проходе, который с одной стороны закрывался защитными сооружениями, а с другой — грудой известняковых блоков, сооруженной Кристианом Гарди и его помощниками. Турки начали кричать и метаться, пытаясь спастись в расщелинах, которых не существовало. Бежать было некуда. Сзади напирали другие солдаты.
— Они над нами!
— Взрывчатку!
— Да вот же он, болван! Убей его!
— Мы окружены!
— Назад! Назад! Оставшись здесь, мы погибнем.
Подчинились немногие. Даже осознав суть происходящего, отбиваться или спасаться бегством было уже слишком поздно. Со всех сторон на фоне лазурного неба возникли силуэты защитников. Они метали дротики, горшочки со смолой и греческим огнем, стреляли из мушкетов. Невероятно быстро удача отвернулась от турок, а небольшая площадка стала местом немыслимой бойни. Османы вопили и боролись друг с другом, пытаясь спастись. Их крики и усилия оказались тщетными. Христиане не унимались, снова и снова палили вниз, в адское пекло, огонь которого раздували. Под ногами бились о стены, шатались и падали пылающие призраки. Но на этом расправа не кончилась. Выжившие турки кинулись к бреши, присоединяясь к беспорядочно отступающим собратьям, падали обратно в ров. Позади защитники форта стали выпрыгивать из-за боевых укреплений и принялись разить воющую толпу мечами, топорами и пиками. То был самый ужасный эпизод сражения, величайший из триумфов. Рыцари и пехотинцы с легкостью перебили множество сарацин.
Радость защитников оказалась преждевременной, потому как в Сенглеа побеждали турки. Тем временем они уже захватили главную башню Сент-Микаэля, а их солдаты бурным потоком заполняли пустоту, оставленную отступавшими госпитальерами. Сила оружия и численный перевес возьмут верх. Здесь отряд христианских аркебузиров, пытавшихся перезарядить оружие, был сметен. Там группу испанских пехотинцев перебили на месте. Куда бы ни обратил свой взор наблюдатель, где бы турки ни сталкивались с защитниками — всюду оборона и попытки отступить с боем обращались в беспорядочное бегство.
Настал переломный момент, на который надеялся всякий командир и ради которого обучал свои армии и составлял стратегические планы. Мустафа-паша перехватит инициативу не только у неверных, но и у самого адмирала Пиали. Им всем следовало преподать урок, который будет написан кровью и обратится финальным сокрушительным ударом. Через час Сенглеа покорится его воле. К вечеру орден капитулирует, а руины форта будут устланы изрубленными трупами его воинов. Удушливый воздух казался сладким, а людские крики — пением ангелов.
В сопровождении телохранителей-янычар, обнажив саблю, семидесятилетний Мустафа-паша бросился в атаку.
— За мной, братья мои! Убивайте неверных! Настал час победы!
Каждый из ста пятидесяти воинов вставил древко в прилаженную к нагруднику скобу и опустил копье горизонтально. Прибыла кавалерия Мдины. Небольшой отряд был лишь малой частью былой трехсотенной конницы, с тех пор поредевшей в боях и вылазках. Но цель требовала усилий каждого всадника. Впереди, в долине Марсы раскинулся турецкий лагерь — вереница шелковых и холщовых шатров, привязанных лошадей, сваленных в кучу припасов и изредка попадавшихся складов с оружием. Зрелище величественное и пугающее. В стане османов почти не осталось охраны — все воины участвовали в сражении и пытались уничтожить гроссмейстера Ла Валетта и его рыцарей раз и навсегда. Никто из них не мог и представить себе того, что происходило за спиной.
Гарди сидел верхом на Гелиосе и чувствовал, как конь дрожит от волнения. Прошло более двух месяцев с тех пор, как они в последний раз вместе неслись галопом на турок. Воссоединившись, конь и всадник вновь ощутили радость грядущей погони, сладость рискованной жизни. Лучшего места на свете было не найти. Кристиан прикоснулся латной рукавицей к горлу и серебряному крестику, скрытому под зашитыми в бархат стальными пластинами бригантиновой куртки. Другой рукой он хлопнул по рукояти длинного кавалерийского меча. Стоявший рядом брат Марии, Антонио, перекрестился и прошептал молитву.
— Не отрывайся далеко, Антонио. Я не хочу потерять тебя.
— Буду рядом, что бы ни случилось, Кристиан.
— Турки пытались заставить нас поверить, что сегодня орден обречен сгинуть. Но их подвело собственное тщеславие.
— Мы малы числом.
— Зато враг о нас не знает. Лучшей возможности не представится.
— Это твоя заслуга, Кристиан. Если бы ты не настоял, губернатор Мескита не пошел бы на столь огромный риск.
— Надеюсь, я был прав, что настаивал, а он не прогадал, поддавшись.
— Увидим.
Шевалье де Люньи подал знак, и кавалерия пошла вперед единым строем. На фланге Гарди и его мальтийский эскадрон нацелились на скученные ряды шатров, где располагались лазареты. Госпитальеры и островитяне вознамерились преподать сарацинам урок иного обхождения. Шаг сменился рысью, рысь — галопом, а галоп обратился неистовой скачкой, отмерившей последние две сотни ярдов, обозначив незримую грань, за которой пути назад не было.
В облаке пыли, поднятом яростными ударами копыт, сквозь беспорядочную стрельбу перепуганных часовых всадники влетели в лагерь. Стальные клинки мелькали в проходах, срубая головы и перерезая канаты, обрушивая шатры и убивая на месте скот. Воины стали метать горящие факелы. Шатры тут же вспыхнули и погребли под собой извивающихся от боли обитателей — больных и раненых солдат. Некоторым удалось выбраться наружу. Охваченные огнем, они ползли и ковыляли наугад, а затем падали замертво, упокоенные пулями аркебуз и лезвиями мечей. Тучный распорядитель в неудобных тапочках и цветастых одеждах попытался вырваться из окружения конницы. Он закричал, пронзенный копьем между лопаток, и тут же был брошен в общий погребальный костер. За ним последуют многие.