— Пошлите за Пиали.
— Он на галерах, что патрулируют к северу от острова, Мустафа-паша.
— С какой целью? Чтобы вместе с капитанами составить план бегства? Чтобы придумать оправдание своему провалу? Или прибыть в Константинополь и подготовить собственную версию событий?
— Я не осведомлен о замыслах адмирала, Мустафа-паша. — Прислужник неохотно поежился, ощутив на себе взгляд господина.
— Однако я догадывался о его злых намерениях. Он избегает меня, вместо себя посылает гонцов. Я уже готов вернуть этих никчемных глупцов в виде нарезанного мяса. А теперь приведите его.
— Как прикажешь, Мустафа-паша.
— И моего главного инженера тоже. Надеюсь, он не сел на корабль и не удрал с острова?
— Сейчас он на позициях вместе со своими командирами, Мустафа-паша.
— Пусть знают, что любого, кто станет слаб или нерешителен, я гвоздями прибью за мошонку к мачте.
Прислужник поклонился и вышел. Главный инженер был доставлен. Расположившись на уложенном шелковыми подушками диване, Мустафа-паша неторопливо обвел человека взглядом и стал тянуть время. Инженер был египтянином, лучшим из всех, какого можно было обучить и нанять за деньги.
— Трудные времена настали.
— Нет таких трудностей, которые мы не преодолели бы верностью и предусмотрительностью, Мустафа-паша. — Сам того не ведая, инженер только что спас свои гениталии.
— Продолжай.
— Пока мы беседуем, наши отряды готовятся рыть подкоп из крепостного рва под скальное основание бастионов Биргу. Через три недели тоннель будет готов.
— Через две.
— Как пожелаешь, Мустафа-паша.
Инженер низко поклонился.
— Я желаю, чтобы неверных скормили воронью. Чтобы каждый из них познал неисчислимые мучения.
— Я приложу все усилия, Мустафа-паша.
— А кроме этого? В каком состоянии наши осадные машины?
— Вздымаются подобно самой высокой башне. — Главный инженер улыбнулся, радуясь собственным успехам. — Их высота превышает семьдесят футов. Мы подтащим их к краю оборонительного рва, это позволит достичь стен Биргу, что поднимаются на сотню футов над землей.
— Посмотрим, на что способны твои машины и ты сам.
Старый главнокомандующий сидел и поглаживал бороду, довольный тем, какую тревогу вселяло в подданных его могущество и наступившее молчание. Все эти осадные машины, переброска войск через укрепления и подкоп под обороной христиан могут и вовсе не потребоваться. Как и в Сент-Эльмо, обломки стен заполняли ров, а бреши разрастались. Мустафа-паша прикажет Пиали возглавить следующее наступление на Биргу, тогда как сам сосредоточится на Сенглеа. Так он сумеет отвести от себя угрозу, разделить груз ответственности с адмиралом, чтобы в случае казни одного султану неизбежно пришлось бы казнить и второго. Вероятность провала способна воспитать политика из любого солдата.
— Мустафа-паша, есть новости касательно Мдины, — произнес главный инженер извиняющимся голосом.
— Что вы обнаружили?
— Наши предположения подтвердились: стены города уже давно утратили былую прочность. Лазутчики подтверждают, что крепость можно захватить лишь с южной стороны. Остальные недосягаемы, потому как город стоит на высокой скале.
— Нам известно, что рыцари вывели из Мдины всех солдат, чтобы оборонять Большую гавань. Нам также известно, что город можно захватить в любой момент. — Так доложил предатель в сердце ордена.
— Осталась кавалерия, Мустафа-паша.
— Ее атаки слабеют, потери растут, а вылазки безболезненны.
— Мдина будет твоей, Мустафа-паша.
— Моей будет Мальта.
Мустафа-паша не станет забывать о столице, отложит в качестве резерва или зимней стоянки на случай изменения в соотношении сил или длительной задержки. Настоящий трофей находился здесь. Главнокомандующий держал орден в кулаке и намеревался вырвать сердца рыцарям, равно как и их упрямым братьям из павшего форта. Ла Валетта он пока что оставит в живых. Несомненно, Сулейман Великолепный изобретет нечто особенное для бывшего великого магистра ордена Святого Иоанна.
Неподалеку от Монастырской церкви, в маленькой часовне Святой Богоматери Дамасской, Жан Паризо де Ла Валетт возносил молитвы и благодарил небеса за еще один пережитый день. Когда-то он просил воинов гарнизона совершить подвиг невообразимой отваги и стойкости. И те вняли Слову Божию и зову гроссмейстера. Свершилось чудо. Но его придется повторить вновь.
— Дядя!
Тихо прикрыв за собой дверь, в часовню вошел Анри. Не оборачиваясь, Ла Валетт опустил голову. Нерешительность и сдерживаемая досада в голосе племянника уже сказали за него все.
— Мавр?
— Изрублен на куски, дядя. Убийцы неизвестны.
— Я потерял незаменимого друга, которому обязан жизнью.
— И который отдал бы за нее свою. Он пожелал остаться в Биргу, когда Кристиан предложил ему отправиться в Мдину.
— Он должен был уехать.
— Мавр исполнял долг перед тобой, дядя. Он видел, что к тебе подступают враги.
— Но они прежде добрались до него. Как мог я подвергать друга столь огромной опасности? Как мог так жестоко отнестись к нему и заточить в казематы?
— Он сам просил об этом.
— И затем спас нас от турок. Мне будет не хватать его советов, Анри. Я поплачусь за эту потерю. — Плечи гроссмейстера поникли.
— Ты можешь извлечь из этого выгоду, дядя.
— Не вижу никакой выгоды.
— Не будь мавр мертв, ты бы не поверил. Не пожертвуй он жизнью, ты бы не начал действовать.
Ла Валетт медленно повернул голову.
— Говори, что у тебя на уме.
— Кто-то привел в действие предательский план, согласно которому ты умрешь от яда, а орден будет сдан язычникам.
— Трупы наших солдат устилают стены форта, лазарет полон раненых, а ты говоришь об измене.
— Среди твоих приближенных скрывается враг.
— Ты с ума сошел, Анри!
— Чужое вероломство, а не сумасшествие погубило мавра. И может погубить любого из нас. Капитан корсаров Эль-Лук Али Фартакс открыл Кристиану, что среди членов военного совета рыцарей есть отступник, который помогает сарацинам.
— Ты поверил на слово корсару?
— Кто же тогда направил турок в тоннели под фортом? Кто подорвал пороховой склад в Сент-Анджело и хранилище взрывчатки в Сенглеа? Кто позволил корсарам беспрепятственно высадиться на берег под стенами Сенглеа перед самым носом у наших пушек? Кто подсыпает тебе яд?
Ла Валетт встал и посмотрел в глаза племяннику.
— Ты поклялся никому не говорить о моем недомогании.
— Я ни с кем и не говорил, дядя. Равно как и не наводил на подобную мысль.