за другой он переворачивает их над раковиной: варенье, вторая банка меда, маринованные огурцы, соленые грибы. Он действует споро и хмуро. Другой солдат подбирает с полу несколько Колиных книжек, прощупывает их корешки и пролистывает веером страницы. Из одной вылетает листок бумаги, и самый молоденький из солдат его подбирает.
— Что это? — резко спрашивает офицер, направляясь к нему.
— Список покупок, — наивно отвечает парень.
— Несите его сюда.
Солдат топает в гостиную, держа листок в руке. Офицер забирает его и внимательно просматривает, хмурясь и бросая косые взгляды на Анну и Андрея, словно говоря: «Вам не удастся меня провести. Список покупок, как же».
— Отложите его вместе с другими вещами, требующими дальнейшего изучения, — наконец выносит он свой вердикт, и солдат послушно кладет листок в коробку, которую они, должно быть, принесли с собой, потому что Анна ее не узнает.
Из Колиной комнаты раздается грохот. Они открыли переднюю стенку пианино. Клавиши издают нестройные звуки, когда они лезут внутрь инструмента. Офицер идет посмотреть, оставив молодого солдата охранять Анну и Андрея. Она разглядывает его лицо, стараясь не встречаться с ним взглядом. «Он совсем мальчик, — думает она. — Ненамного старше Коли». Лицо у него круглое и гладкое, но он хочет казаться мужчиной. Вряд ли он пока участвовал во многих ночных вылазках с обыском, вроде этой. Но он не хочет выглядеть в глазах других сопливым молокососом. Не имеет смысла его о чем-то просить. Ее мочевой пузырь ноет от боли, но она может потерпеть. Если бы она пошла в туалет, то у нее была бы минута подумать.
— Вы, наверное, устали, оттого что вас подняли вот так, среди ночи, — обращается Анна к жене управдома.
Молодой солдат сводит брови и хрипло произносит:
— Никаких разговоров!
Офицер возвращается, но какофония звуков во внутренностях инструмента продолжается.
— Попросите своих людей быть поосторожнее, — говорит Анна. — У меня нет средств ремонтировать пианино.
Он смотрит на нее. Она сидит выпрямившись и тоже смотрит ему в глаза. Она так долго боялась — и вот они здесь. И, в конце концов, они всего лишь люди, как тот мужчина, что украл у нее в блокаду мешок с дровами. Он думал о том, чтобы ее убить, — она прочитала это в его глазах. Но он отвел глаза под ее пристальным взглядом, и она выжила.
Они уничтожили ее запасы продуктов без всякой причины. Как они могли? Даже буханку хлеба истыкали ножом. Но их четверо, и они тайком поглядывают один на другого и продолжают. Они знают: у них за спинами сотни, тысячи их товарищей в синих фуражках, готовых заступить на их место.
— Если вам нечего скрывать, вам нечего бояться, — говорит офицер и затем кричит управдому с женой, будто они находятся от него в сотне метров, а не стоят у противоположной стены: — Вы двое можете быть свободны! На выход!
Они сбегают, не оглядываясь, — их роль уже сыграна. «Они, видимо, были нужны в качестве свидетелей Андреева ареста, — думает Анна. — Означает ли это, что меня не арестуют? Нет, потому что если им понадобится, они запросто прикажут управдому с женой подняться еще раз». Она представляет, как управдом и его жена ходят по лестнице вверх и вниз, поднимаются и спускаются, пока людей в их доме арестовывают одного за другим. Каждый раз они открывают дверь, каждый раз молча наблюдают, каждый раз поспешно уходят.
Через открытую дверь Анна видит, как переворачивают банкетку. Нотные сборники разлетаются по полу, но больше там искать нечего. Теперь солдат последовательно снимает со стены фотографии и картины. Он высоко поднимает каждую, рассматривает обратную сторону рамы и роняет их вдоль стены рядом с плинтусом. Анна слышит, как трескается стекло.
Такое чувство, что она не может думать ни о чем, кроме того, что происходит прямо у нее перед глазами. Как будто единственное, что ее волнует, — банки с вареньем и матрасы.
Андрей смотрит перед собой, упрямо отказываясь следить за тем, что они делают. Он бледен, губы его крепко сжаты. Сколько еще будет идти обыск? Они должны позволить ему одеться. Она слышала, что людей забирали прямо в ночных рубахах или в тонких нарядных платьях, вроде того, что она сшила. Иногда обыск длится часами, она это знает. Ей нужно в туалет. Андрею надо взять с собой узелок с вещами.
«Я сжег письмо, — думает Андрей. — Хорошо это или плохо? Они заберут только меня. У них нет причин трогать Аню. Если она сделает все, как я ей сказал, и уедет на дачу, тогда у нее есть шанс. Она достаточно молодая, сильная, она родит там ребенка с тем же успехом, как и в любом другом месте. В конце концов, Галя врач».
— Офицер, — говорит он, — могу я попросить разрешения одеться?
Анна сначала думает, что он откажет, но спустя несколько мгновений он произносит:
— Хорошо.
— Самую теплую одежду, Андрей, — тихо произносит Анна. — Позволь мне тебе помочь.
— Сидеть! — рявкает офицер, как будто у нее спрятан нож в рукаве Андреева пиджака. Глаза Анны наполняются слезами, сквозь них она смотрит, как Андрей наклоняется под взглядами офицера и солдат и подбирает брюки, рубашку, галстук и пиджак из кучи сваленной на пол одежды. Она понимает, что на предстоящем допросе ему хочется выглядеть прилично. Она хочет сказать, чтобы он об этом не беспокоился. В первую очередь ему должно быть тепло, остальное неважно. Кто знает, сколько времени ему придется провести в этой одежде?
— Надень свитер поверх рубашки, — вполголоса говорит она, и он взглядывает на нее, видит тревогу у нее в глазах и поднимает с полу темно-синий свитер из овечьей шерсти, который она связала ему на даче позапрошлым летом.
Она улыбается ему. Ее пальцы знают каждую петельку этого свитера. Он так ему идет, и связан в три нитки. Ее пальцы помнят прикосновение к пряже, которая будет его согревать. «И две пары носков, — хочет сказать она. — Кто знает, что тебе понадобится?» Но ей следует соблюдать осторожность. Если она будет слишком много говорить, они отправят ее в другую комнату, и тогда она не сможет быть с Андрюшей.
Один из солдат становится рядом с Андреем, пока тот одевается. Анна смотрит в