меня, Пеппо, начался кошмар, в котором вы живете столько лет. Именно я нашел документ, повествующий о клане Гамальяно и его удивительном Наследии. Поначалу я даже не заметил, что это тот самый шанс, которого я ждал. Меня занимал лишь недуг моей герцогини и пути его исцеления. Это Лазария указала мне на то, что мы так часто с ней обсуждали. На мощь артефакта, способного управлять целыми народами, творить чудеса и завладевать умами.
И я устремился за ним, не разбирая путей. Я, не сомневаясь, уверовал, что род Гамальяно проклят и его нужно без колебаний стереть с лица земли, чтобы Наследие смогло повернуть историю мира по другому руслу. Погибла ваша семья. Едва не погибли вы. Погибло еще множество людей. Но я все равно не сумел приблизиться к Наследию. Я с упрямством осла пытался прийти в новый мир старой дорогой. Я лгал ради справедливости. Убивал во имя мира. Причинял муки ради счастья. Я шел проторенным путем всех горе-вершителей истории — путем насилия, забывая, что он еще ни разу не привел к цели.
А потом… на сцене появились вы. И я бросился по вашим следам с удвоенной энергией. Я крался по пятам за полковником Орсо, уверенный в его охотничьих инстинктах. Я расспросил немыслимое число людей, льстил, угрожал, подкупал, шантажировал. Я неутомимо плел интриги, пытаясь подобраться к вам то через ваших близких, то через друзей. И снова все было тщетно.
Пока не пришел день, когда на вас написали донос. Очень подробный, очень злой. И в тот день я прозрел. Вас поливали помоями, описывая ваши кощунственные речи о праведнике Иове и заблуждениях Господа. А я читал эти любовно выписанные детали и видел: вы пришли. Вы, человек зрячей души, по воле судьбы наделенный невероятным даром и абсолютным правом его применять.
Голос Руджеро сорвался. Уже плохо владея собой, он шагнул вперед:
— Для этого я и искал вас, Пеппо. Вы пророк, которого я так ждал. И потому я, как вы выразились, срываю струпья. Я каюсь перед вами в своих многих грехах и жажду вашего прощения. И я прошу вас: не отвернитесь от меня. Я открою вам все тайны Наследия, которые успел узнать. Я брошу к вашим ногам свою жизнь, свой опыт и влияние. Я мечтал стать апостолом, но готов стать рабом. Лишь умоляю: исцелите мою госпожу. А затем отомстите мне за наши с ней общие гнусности. Отомстите полной мерой, я безропотно расплачусь по всем долгам. Потому что у Лазарии не было выбора. А у меня он был, и я готов держать ответ.
Монах умолк, хрипло дыша, а Пеппо медленно отер ладонями лицо. Руджеро усилием попытался усмирить сердечный бой, уже ожидая, что оружейник счел его умалишенным. А юноша тихо промолвил:
— Сколько лет герцогиня больна?
— Тринадцать.
— И она… не может даже встать?
— Она не может и повернуть головы.
Джузеппе снова долго молчал, только какой-то нерв подергивался у виска. Потом спросил уже тверже:
— Вы хотите с помощью Наследия загнать людей в рай. А это разве не насилие?
Руджеро горько усмехнулся:
— Да, оно самое, но пути убеждений уже испробованы. Все начинается кровью, гонениями, расколом, а заканчивается еще одной утвердившейся религией, приверженцы которой мнят себя избранными и ненавидят иноверцев. Одно поколение нужно затащить в рай, пусть даже за волосы. Уже второе будет другим. — Он помолчал. — Вы не верите мне?
Пеппо глубоко и прерывисто вздохнул, а потом улыбнулся уже знакомой монаху кривоватой улыбкой:
— Верю. Все это слишком нелепо, чтоб быть враньем. Вы-то уж наверняка врали бы более складно. Только вот Треть у меня всего одна. Так что пророк из меня… третьесортный.
Руджеро несколько секунд молчал и вдруг тоже улыбнулся. Без всякой желчи или иронии, просто и искренне, как уже много лет улыбался лишь одному человеку.
— Вы абсолютный мальчишка. Снова не слушаете до конца. Я принес вам кое-что, Пеппо. Нечто, отнятое у вашей семьи одиннадцать лет назад.
Он резко откинул борт плаща, сунул руку в недра суконных складок рясы и выхватил что-то, обернутое в черную кожу. А время дрогнуло и, ударив по маховику, понеслось вперед.
Еще рука доминиканца призывно и размашисто протягивалась к юноше, как вдруг ночную тишину разорвал выстрел. Пеппо содрогнулся, хрипло втягивая воздух, и что-то горячее брызнуло Руджеро на пальцы. Взметывая полами плаща, монах развернулся на месте, раскинув руки и закрывая собой Гамальяно.
Прогремел второй выстрел, и пуля пробила доминиканцу грудь. Отброшенный назад, Руджеро согнулся и всей тяжестью навалился на оружейника. Гнилые перила с хрустом обломились, и Пеппо сорвался с моста, последним отчаянным усилием хватаясь за щербатый край дерева. Доминиканец рывком выбросил вперед левую руку, цепляясь за жилистое запястье. Но руки уже не слушались монаха. Пальцы беспомощно оскользнулись, сжимая в кулаке пустоту, а Гамальяно рухнул прямо в чернильно-густую воду, с оглушительным плеском взметывая фонтаны брызг.
Руджеро еще успел увидеть, как юноша скрывается в темной глубине… Он цеплялся ладонью за зазубренные края досок, машинально вжимая кожаный сверток в простреленную грудь, тянулся туда, к провалу канала, будто стремясь вслед за Пеппо.
— Господи… — Шепот вырвался из его губ пополам с кровью. — Почему? Что… я сделал не так?..
По черной глади бежали волны, какие-то обломки, щепки и куски еще сыпались в канал, а с моста, теряясь в ночной тьме, крылом свисал край плаща, на фоне которого светлым пятном угадывалась неподвижная кисть руки.
Глава 17. Вензель Каина
Годелот выбежал из-за угла, едва не наткнувшись на чугунный столб, и остановился, переводя дыхание. Черт бы все подрал, куда он так несется? Мало ли драчливой швали шляется ночами по Каннареджо? Мало ли кто может сводить счеты? Что за толк бросаться очертя голову на каждый звук…
Шотландец отер пот, опираясь о столб спиной. Все это здорово, только куда нестись теперь, уже вдоволь пометавшись по лабиринту переулков, то натыкаясь на глухие заборы, то оскальзываясь в непролазной грязи? А где-то внутри ворочалась когтистая уверенность, что ему все равно нужно узнать, кто же и где стрелял, и, пока он этого не узнает, ему нельзя останавливаться.
Гулко ударил колокол, и Годелот вздрогнул. Одиннадцать? Или уже полночь? Хотя не все ли равно.
Он пошел вперед, ускоряя шаг. Если он не сбился с направления, стреляли где-то здесь, совсем неподалеку. Снова перекрестье двух улиц. Куда теперь? Слева будет канал. А что справа, он толком не знает. Как же мало он успел изучить эти края…
И вдруг