как думаешь.
— Но ты… Ох…
— Никому не говори, поняла?
Тамара умоляюще посмотрела на него.
— Ты серьёзно вбрасываешь подобное — и говоришь мне молчать?
— Ты согласилась. Ну так и теперь, когда ты знаешь… Что мне, по-твоему, делать со всем этим? Бегать и творить добро? Да этот мир просто отпинает меня в ответ за подобное. Такое уже было тысячу раз.
— Нет. Теперь не будет.
Тамара подступила к нему.
— Если мир пинает — пни в ответ. Если пнёт сильнее — ты тоже пинай сильнее. Пускай раньше тебе прилетало в ответ, но теперь… Теперь-то ты не один!
— Я всегда один, Многоножка, — упавшим голосом сказал Ромка. — Когда знаешь такие вещи, ты всегда один. И есть ли кто-то рядом или нет — вообще без разницы. Ты просто один перед этим.
«Ты не один, Ром. Правда», — хотела сказать Тамара, но слова так и не вырвались, не прозвучали, заранее чувствуя своё поражение и трусливо капитулируя.
«Ты снова не можешь ничего сказать, когда это так нужно?», — спросил Стикер, и Тамара крепче сжала его ручку.
— Ты это. Возвращайся к родителям, ладно? — сказал Ромка. — Не будь как я, дебилом.
— Может быть… — сказала Тамара, — может, ты хочешь… что-нибудь испортить сейчас?
Ромка удивлённо взглянул на неё.
К Тамаре постепенно приходило ощущение, что теперь всё стало на свои места. И что теперь она гораздо сильнее проникалась желанием что-то испортить, что-то сломать, что-то разрушить — просто чтобы выместить на этом собственную боль. Чтобы показать окружающему миру, что ты не бездушная груша для битья, и тоже можешь причинить ему хоть самую микроскопическую, но всё же настоящую боль. И пускай она отдаётся в тебя в разы превосходящими по силе ударами — плевать. Как любое действие рождает противодействие, любое причинение боли рождает желание причинить боль в ответ. И Ромка Тварин, стоящий сейчас перед ней, был живым противодействием, колючей реакцией на боль; да, это «противодействие» породило себя самое, но теперь изо всех сил мстило миру за то, что оно — такое, какое есть, и что не родилось другим, и что другим ему стать не позволили.
Всё это Тамара поняла за долю секунд, а когда её резко окутал запах табака, кожи и немного — пота, она, было, отступила назад, но поздно: схватив её за плечи, Ромка резко наклонился вперёд и поцеловал её.
Застывшая на месте Тамара не знала, что делать.
Отстранившись от неё, Ромка ответил на её вопрос:
— Да. Я уже это делаю.
22. Оркестр
И после этого всё словно полетело кувырком.
— Ты что творишь?! — раздался знакомый крик.
Тамара резко отшатнулась назад от Ромки, но поскользнулась и рухнула на спину, ударившись затылком о заледеневший клочок дороги. Спину свело болью, дыхание перебило. Где-то вдалеке заскрипели тормоза. Испуганный Ромка сначала кинулся помочь ей, но потом обернулся. Послышались крики. К нему кто-то подбежал. Кто-то бросился к ней и приподнял её.
— Ты как?! Тамара, всё хорошо?! — донёсся сквозь пелену боли голос Задиры Робби.
Ромке кто-то что-то крикнул, а затем его сильно ударили по лицу. После — в живот, из-за чего он скрючился пополам.
Видящая это Тамара, словно выброшенная на берег рыба, пыталась вдохнуть, открывая и закрывая рот. Воздух, наконец, проступил в лёгкие, когда Робби стукнул ей по спине несколько раз. Тамара закашлялась, начав снова различать и реагировать на окружающие звуки. Голова пошла кругом.
Над Ромкой, осевшим наземь, стоял Егор. Тамара протянула к ним руку.
— Не надо… — она закашлялась.
Робби, покряхтев, легко поднял её на руки.
— Пойдём в машину. Егор, возьми её трость.
Пока её несли и усаживали на заднее сиденье, шок от резкого падения (а ещё от того, что сделал Ромка) постепенно сходил на нет.
— Ты как, Тамар? Нормально?
— Спину… больно… — прокряхтела та. — Что вы тут делаете?.. Зачем вы его…
— А ты как думаешь? Мы тебя искали. Меня Егор позвал, потому что ты бесследно пропала. Меланхолик тебя тоже потеряла… Мы поехали искать. Кто этот тип?
— Это друг мой… — поморщилась Тамара. — Зря вы его так. Он… просто дурак, но не хотел ничего плохого.
Робби неловко кашлянул, отведя глаза.
— С этим ты уж лучше с Егором поболтай.
Тот вскоре появился, сев на переднее пассажирское сиденье и притянув ремень через плечо. Обернулся.
— Ты как? Всё в норме? Я этому придурку вмазал, не переживай…
— Не надо было его трогать! — резко сказала Тамара. — Да, он придурок, но он мой друг! Он не хотел ничего плохого!..
— Ага, друг… — недоверчиво буркнул Егор.
— Ну что, мы едем? — с готовностью спросила Лера, сидящая за рулём.
— Ага… — вздохнул Робби.
Машина тронулась с места, оставляя парк позади. Тамара взглянула на Ромку, скрючившегося на земле. В темноте не было видно, смотрит он или нет. Ей хотелось поймать его взгляд — но в следующий момент он уже скрылся за деревьями.
— У мамы из-за тебя давление, — говорил Егор, не оборачиваясь, но Тамара, глядящая в окно, всё равно понимала, что обращаются к ней. — Папа тоже весь на нервах. Вот я в тот гараж за тобой и пошёл. С Робертом ещё связался, объяснил ситуацию. Мы приезжаем — тебя нет, соседка твоя не в курсе, телефон не отвечает. Что делать? Мы искать тебя погнали…
— Чего меня искать, — Тамара тихо шмыгнула носом, опускаясь на сиденье.
Ей было нечеловечески стыдно перед Ромкой и тягостно за него. Пусть и того, что он сделал, делать ему никто не разрешал, но он теперь остался там, в холодном парке, совсем один…
— Вечно ты кулаками вперёд мозгов работаешь! — сказала она брату. — Он дурак, но только и всего. Мы с ним вместе гуляли…
— Значит, ты тоже дура, — бросил Егор равнодушно. — Столько людей за тебя переживает, а ты сматываешься хер знает куда с какими-то уебанами, которые сосаться лезут при каждом удобном…
— Он не это слово! — рассердилась Тамара. — Вернитесь за ним, пожалуйста! Хотя бы до дома его подбросить…
— Нет, Тамар, — спокойно возразил Робби, положив ладонь ей на плечо. — Сначала мы отвезём тебя домой. Мы все очень волновались за тебя…
— Ты вообще на чьей стороне?! — шикнула на него Тамара.
— На улице не так уж и холодно. Авось и сам до дома дойдёт, — сказал со своего места Егор.
Тамару раздирали противоречивые чувства. С одной стороны, она до сих пор помнила прикосновения Ромки, помнила его губы, и ощущения ей совсем не нравились. Когда она вспоминала тот самый момент поцелуя, ей по какой-то причине становилось не по себе. Но в