угодно, что даже шушукались у меня за спиной. И ладно все они — Рома, Кристина, Адель, — но она?! Лиля моя сестра, которая тоже предала меня и предательство ее гораздо хуже остальных…
— Ты злишься на меня?! — понимает сразу, но меня так бесит ее «показательное выступление», что я делаю шаг и ору, уже не сдерживая себя.
— Хватит! Я все знаю, ты слышишь?! Я знаю правду!
— Какую правду?!
— Закрой свой вонючий рот!
Мы замолкаем, я тяжело дышу, меня снова трясет, а Лиля слегка отступает. Она боится меня, но я никак не концентрируюсь на этом — все, чего я хочу, хотя бы немного успокоится. Взять себя в руки. Чтобы поставить последние точки. Один раз глубоко вдыхаю, сжимаю с силой кулаки в попытке избавиться от тремора, потом выдыхаю и резко расслабляю пальцы, распахиваю зажмуренные глаза. Так я снова вхожу в состояние полнейшей анестезии, еще мгновение смотрю ей в глаза и холодно чеканю.
— Никогда больше не смей ко мне приближаться.
— Амелия…
— НИКОГДА!
Я повышаю голос, но эмоций нет. Это скорее желание заставить себя слушать, которое вдоволь удовлетворяет эту потребность — Лиля снова затыкается, и когда это происходит, я расставляю точки над «i».
— Все кончено. Ты мне больше никто. Я не желаю тебя знать, не желаю тебя видеть и слышать — все кончено. За твое предательство я тебя никогда не прощу.
— Какое предательство?! — выдыхает, а в верхней октаве стоят слезы, но и на это мне плевать, как и на жалкие попытки оправдаться, — Я тебя не предавала, а пыталась оградить от него!
— Ты ничего мне не сказала.
— А как бы я сказала?
Из ее глаз таки вырываются две крупные капли, которые Лиля быстро смахивает длинными, наманикюренными пальцами, и снова делает ко мне шаг, шепча.
— Амелия, пожалуйста…Я хотела, как лучше. Хотела оградить тебя от боли…Да, я все поняла сразу, как увидела вас, но сама подумай! Что я могла сказать?! Ты была такой счастливой, ты в него влюбилась и…
— Закрой рот.
— Но это же так и есть! Я видела тебя, как ты на него смотрела, и что бы я сказала?!
— Правду.
— Я бы разбила твое сердце…
— Ты его итак разбила. Это же твоих рук дело, да? Наше расставание?
— Измена и то, что было на самом деле — разные вещи. Лучше первое, чем вывалить на тебя все это дерьмо.
— Лучше бы ты рассказала сама, потому что лучше бы я узнала все от тебя, чем так.
— Я думала… — из нее вырывается сдавленный всхлип, на который я закатываю глаза и резко натягиваю лямку рюкзака на плечо.
— Прекрати рыдать, Лилиана, это пошло. Ты никак не пострадала, весь удар пришелся на меня.
— Ты думаешь…
— Закрой рот, — тихо шепчу и отступаю, — Уже нет смысла говорить. Поздно. Слишком поздно, Ли.
— Амелия…
— Не приближайся ко мне, предупреждаю по-хорошему. Если не послушаешь, я прострелю тебе коленные чашечки, а если и после этого не поймешь — выстрелю прямо в башку.
И вроде бы все, но в спину раздается глухой голос сестры.
— Он тебя не отпустит. Ты слишком много видела и знаешь.
— Трахни его, как ты умеешь, и он сразу забудет о моем существовании.
— Ты меня слышала?! Ты — угроза…
«Репутации?» — усмехнулась про себя, но голос оставался бесцветным, ранее мне незнакомым.
— Я не собираюсь никому рассказывать, какой мудак господин Александровский, все итак уже это знают. Все чего я хочу, забыть, что меня когда-то что-то связывало с ним и со всеми вами. Оставьте меня в покое. Прощай.
17; Ноябрь
Меня оставили в покое. Сейчас уже третье ноября, и почти две недели, как я больше никого из них не видела. Что касается моего нынешнего пристанища — это гостиничный номер, который я наспех нашла еще в тот последний день, когда видела свою сестру. Пункта в моем списке по поиску квартиры не было. Я знала, что это слишком муторно и долго — мне было не до того, как в принципе и сейчас. Небольшая комнатка обычной «трёшки» вполне устраивала, потому что по факту я приходила туда только спать, все остальное время проводила в универе.
Одержимость фортепьяно поднялась до какого-то сумасшедшего уровня. Я могла играть часами, готовилась к тому самому концерту, искренне веря, что все изменится, как только я попаду на сцену. Это и работа, за которую платят какие-то да деньги, и отличный повод сбежать из реальности — и я сбегала. Больше меня не волновало ничего. Еда, сон, жизнь — все на автомате с мыслями, убранными подальше. Даже сейчас мне плевать.
Этот концерт значил для меня очень много. С того самого момента, как я о нем узнала, была так взволнована, что аж пальцы подрагивали, с таким упоением думала, представляла — он полностью захватил все мои мысли. Логично, что я давно знала, что одену. Я выбрала платье в «Европейском». Красивое, дорогое, на которое отложила деньги, и на которое сейчас мне не хватает. Оно стоило тридцать восемь тысяч, у меня столько и осталось — жить в гостинице, даже в такой простой, удовольствие не из дешевых. Может быть и надо было найти комнату или вообще хостел, но я об этом не подумала. Мой пофигизм сыграл здесь злую шутку, но мне настолько плевать, что я не волнуюсь — что-нибудь придумаю.
Сейчас, например, все примерно также. Я стою у витрины и смотрю на «когда-то» предел своих грез, и ничего не чувствую. Совсем. Штиль какой-то. Наверно, мне следовало бы расстроится, но этого нет. Мне просто…нас-рать. С каменным лицом я разворачиваюсь и иду дальше по длинной аллее с магазинами, а когда равняюсь с популярным масс-маркетом, где продают достаточно обычные вещи по низким ценам, заворачиваю в него.
«Простое черное платье — это все, что мне нужно, а оно есть где угодно, и вообще кому какое дело, что на нем за бирка?»
Нахожу свой вариант почти сразу, беру вешалку со своим размером и иду в примерочную. Там снимаю свой шарф, куртку, черный бадлон, кучей кидаю на квадратный пуфик, а потом натягиваю «не-предмет-своих грез». Ткань отвратительная, какая-то пористая и царапает кожу, но в целом сидит неплохо. Нигде не давит, все нормально, по размеру — я очень похудела за все это время, так что примерка это всего лишь формальность. Смотрю на себя в зеркало недолго, только необходимый минимум, киваю и стаскиваю через голову. Освобождаюсь.
«Ну вот и все…к «большому дню» готова» — он будет завтра,