Об этом рассказали Владимиру Мономаху люди именитые, которых он собрал сразу же по приезде в древний Смоленск, живописно раскинувшийся на крутых холмах правого берега Днепра.
— У Олега Вещего конница была!
— Из кочевых племен. Торков, берендеев…
— Так, может, и нам пора конницу возродить? — спросил Смоленский князь.
Чуть ли не хором закричали в ответ:
— Нет!
— Нет!..
— И не думай!..
— Ни одного коня!
Орали громко и яростно, не слыша и перебивая друг друга:
— Ишь чего захотел!
— Коня выходить надо!
— Да выкормить!
Новый Смоленский князь вдруг явственно услышал в этих криках улыбчивую усмешку.
— Да выездить!..
— Да к седлу приучить!..
Орали уже поодиночке, но пока еще озорно и весьма воодушевленно.
— Сена не напасешься!..
— Пошли отсюда!..
— Попробуйте, — усмехнулся Мономах.
У дверей стояли Ратибор с дубиной и Добрынька с обнаженным мечом.
Примолкли.
— Вече будете на площади устраивать, — негромко сказал Владимир. — Говорите по одному. Я готов заплатить за ваших коней.
Помолчали.
Встал князь кривичей Воислав.
— Мы богатые, князь, — степенно сказал он. — Нас Днепр-батюшка кормит. С озера Нево к нам торговые гости жалуют из дальних стран. Греки, армяне, евреи, арабы, сунны, персы, италийцы…
— Все торговые караваны через нас проходят, — подхватил кто-то из кривичей.
— А коли половцы Днепр перекроют? — осторожно нажимал Владимир.
— Византия их выгонит. Она Киеву веру в Господа Бога подарила.
«Вот!..» — вдруг мелькнуло в голове Смоленского князя. И сказал:
— Веру подарила, а вы всего одну жалкую церковку в городе построили.
— Нам и одной вполне достаточно, — ответил князь Воислав.
Говорил он спокойно, негромко, с достоинством. Остальные кривичи молчали.
— Собор надо закладывать, — сказал Владимир. — Собор во имя Господа Бога. И вы должны его построить. Вы, смоленское дворянство. А заложу его я, Смоленский князь Владимир Мономах.
Все молчали.
— Холм у вас очень уж приметный, — продолжал Мономах. — Собор издалека виден будет, как перст Божий.
Снова встал князь кривичей Воислав:
— У нас своя вера, князь Владимир, а для христиан вполне достаточно и малой церкви. В соборе они затеряются — раз, два, три да священник малой церковки. Но если желаешь, заложи первый камень в основу пустого храма, князь Смоленский.
— Честью почту.
Камень для закладки собора волок на холм Ратибор. Он выбрал огромную глыбу. Но дотащил ее и старательно уложил в указанное место.
Подоспевший священник местной церковки освятил будущий храм.
— Именем Господа Бога нашего…
Этим тогда все и ограничилось. Храм во имя Божьей Матери был воздвигнут через сто лет после закладки первого камня.
Но на пиру по поводу закладки первого камня гуляли широко. Ели смоленскую ветчину и смоленскую оленину. Пили меды ставленные и меды цеженые, а под черную брагу запели дружинные песни. За черной последовала брага хмельная; Добрынька в пляс пустился, выделывая коленца. А следом пошла и белая хмельная бражка под десять разборов. Разобрались и с разборами и спать наладились.
Сладко выспались на душистом сене. И головы с похмелья не болели.
А за утренней плотной закуской Владимир Мономах сказал кривичам:
— Вы доказали свою верность пред ликом Господа Бога нашего Иисуса Христа. Теперь докажите свою верность великому Киевскому князю Всеволоду и мне, его сыну и князю Смоленскому.
— Это опять насчет коней? — И снова зашумели.
— Тихо! — крикнул Мономах.
Замолчали.
— Коней своих никому не отдадим, — решительно заявил князь Воислав.
— Я коней не покупаю, — усмехнулся Смоленский князь. — Но плачу золотом за вашу доблесть и отвагу. Сами создайте конную дружину, сами отберите десятников, сотников и есаулов из наиболее отважных и опытных. Воеводы и подвоеводы будут моими только для согласования общих действий.
— Воюет Киев, а не мы, — насупившись, сказал князь Воислав. — С кем воюет, нам то неведомо. Мы лишь храним верховья торгового пути из варяг в греки.
Заворчали упрямые кривичи:
— Нам-то что ж воевать…
— Мы люди мирные…
— Ну сказал: коней!..
— Ну поворчите, поворчите. А я пока в Киев сплаваю да и упрошу батюшку моего, великого князя Всеволода, отменить потомственное дворянство — оставить только личное.
— А у нас, кривичей, и нет никакого дворянства, — спокойно ответил князь Воислав. — Мы не княжество, хотя меня и провозгласили князем.
— Это за что же такая честь? — спросил Смоленский князь.
— Провозгласили, потому что я ведун. И ведомо мне, что очень, очень скоро сорвутся с места норманнские викинги, а за ними последуют и шведские варяги. Так было издревле.
Все примолкли.
— Что молчите? — спросил Владимир.
— Да вот, — князь Воислав вздохнул. — Никак нельзя нам сейчас на службу поступать даже за золото. Скоро купцы плохую весть принесут.
— И что за весть?
— Что варяги опять зашевелились. И нацелились они на Великий торговый путь. Великое Киевское княжение далёко, нам одним путь из варяг в греки придется защищать. Порушат торговлю, так и вся Русь вздрогнет. Сильно поколеблется вся Земля Русская. Вот где беда-то, князь Смоленский. Куда пострашнее всех половцев. Куда пострашнее и опаснее.
— Поможем, — сказал Мономах. — Киев к Ильмень-озеру дружины пошлет, как при прадеде моем великом князе Олеге Вещем.
Помолчали кривичи.
И вдруг согласно вздохнули, точно по единому приказу.
Глава третья
1
Вскоре очередной отчаянный и безрассудный конунг викингов Гильом, собрав ватагу столь же отчаянных и безрассудных головорезов, стайками и в одиночку бежавших от вечного голода в нищей Норвегии, провозгласил боевой поход. Неизвестно, правда, куда поход и против кого. И, как то водилось, запалил прощальный священный костер на берегу моря. Викинги — далеко не все, а лишь те, кто своевременно положил перед конунгом меч и щит, — собрались у костра. Это были самые бесстрашные, выразившие желание сражаться впереди всех голыми по пояс, за что им полагался выбор добычи и женщин. Их называли берсерками, и остальные воины их всегда побаивались и сторонились.
Берсерки кружили вокруг прощального пламени, глухо пели прощальную песню, отбивая ритм ударами мечей о щиты. Исполнив песню, они уселись вокруг костра, и конунг засыпал огонь охапками дикой конопли. Повалил густой дым, который с наслаждением вдыхала вся ватага берсерков. В конопле содержалось вещество, не только пробуждавшее невероятную ярость и бесстрашие, но и притуплявшее естественную осторожность воина. Берсерки были приучены вдыхать этот дым перед боем. Конопля давала им силу, неистовство и восторженное наслаждение в тяжелой сече.
Вскоре конунг повел норманнов в Данию. Они не собирались ее громить — разве что чуть пограбить на окраинах, так как даны были их ближайшими и весьма опасными соседями и никогда не простили бы разбоя.
Вот почему конунг не взял с собою в этот раз берсерков: в Дании они могли быть опасными. А остальных воинов сурово предупредил, что лично убьет каждого, кто совершит какое бы то ни было насилие над мирными жителями соседней страны.
— Городов не грабить! — предупредил он. — Женщин не обижать!
Переплыв гирло Балтийского моря на шнеках и ладьях, норманны вторглись в Данию. На их счастье, даны были в очередном набеге, оставленная стража почти не сопротивлялась. Казалось, разжившись продуктами и кое-каким скарбом, можно было спокойно двигаться дальше, но пришли хмурые представители местной власти, привели с собой двух женщин.
— Великий конунг, четверо твоих воинов обесчестили наших жен.
Конунг потемнел лицом.
— Командирам построить воинов в две шеренги. Быстро!
Приказание было тотчас исполнено.
— Будете смотреть в лица моим воинам, — сказал конунг представителям власти и женщинам. — Внимательно. Если никого не узнаете, зарежу за клевету. За мной.
И неторопливо пошел меж выстроенных шеренг. Понурые женщины и представитель власти шли за ним. Прошли всю первую шеренгу. Женщины никого не опознали.
— Здесь нет насильников.
— Смотрите в следующей.
Женщин подвели ко второму строю. И вот, дойдя до середины, одна из женщин остановилась.
— Вот, великий конунг. Двое.
Не решаясь показать рукой, она лишь дернула подбородком в сторону застывших перед ней воинов.
— Три шага вперед! — скомандовал конунг.
Два молодых воина дружно вышли из рядов.