У Антошки даже дух захватило от изумления.
— Такой большой?..
— Неужели Париж? — восхищенно прильнул к окну Шварц.
— Париж! Париж!.. — неслось по вагону из конца в конец.
Через несколько минут поезд с грохотом летел по затейливым сетям бесчисленных рельс и, наконец, с торжественной мягкостью подошел к вокзалу. И сейчас же на перроне Антошка услышал океан звуков, восклицаний, криков, разговоров — на непонятном певучем языке. Всюду мелькали улыбки, сияли смеющиеся глаза, блестели зубы, раздавались поцелуи, приветствия. Стеклянные своды огромного вокзала ошеломляли своей волшебной высотой и прозрачностью. Потолки, двери, окна, — все сверкало, все было стеклянным и притом наполненным щедрым оранжевым светом вечернего солнца, как мягким огнем.
Вышли на площадь и сели в автомобиль, чтобы ехать в гостиницу. Десятки улиц снующей путаницей движения полетели навстречу с бешеной быстротой. Многоэтажным зданиям, гороподобным домам не было конца. Вечерний майский воздух бил свежей струей прямо в лицо, поражало бесчисленное обилие бульваров, на которых стройными рядами цвели аллеи каштанов.
— Ну, пермяк, солены уши, — потряс Нездыймишапка Антошку за плечо, — хорош городок?
Антошка ничего не ответил. От полноты впечатлений, в знак крайнего восторга, он только покачал головой. Шварц торопливо протирал свои бухгалтерские очки, точно Париж не вмещался в них, не укладывался, не попадал полностью.
— Вот бы где с красными знаменами пройтись! А?.. — блестел задорными глазами Нездыймишапка.
— Тут? Арестуют! — решительно возразил Антошка.
— Понятно, если мы с тобой вдвоем сунемся…
— И втроем, со Шварцем, арестуют.
— Ха-ха-ха!.. — захохотал Нездыймишапка. — Да что он, Еруслан Лазаревич, что ли? А вот тысяч пятьсот бы рабочих собрать! Вот тогда бы!..
Утром путешественники направились в советское полпредство. Там им дали прекрасного переводчика, хорошо знающего город, и под его руководством началось знакомство со всеми достопримечательностями Парижа. Глаза не успевали останавливаться на том, что их влекло. Ноги от усталости подкашивались. Дня не хватало. Чем больше смотрели, тем больше хотелось видеть.
Через двое суток, как было условлено, из Гамбурга через Гавр приехала вторая группа: профессор Твердохлебов, Зоя Яхонтова и Микола Омельченко. Взаимных рассказов и горячих, нескончаемых разговоров было множество.
— Знаешь, я в Гамбурге на слоне верхом катался, — похвастался Микола.
— На слоне?.. —не поверил Антошка.
— Ей-ей. Спроси профессора.
— А бабушка твоя не каталась? — засмеялся Антошка.
— Думаешь, вру?
— Что же, слоны там в извозчиках служат?
— Ничего подобного: просто есть зоологический сад, а в саду — ручные слоны. Вот я на таком и катался.
— А на аэроплане?
— На аэроплане — нет.
— Когда же полетим?
— Да наши, кажись, не собираются.
— Что-о?..
— Ей-богу! Профессор говорит, у него сердце не подходящее: лопнет. Зоя Яхонтова верещит со страху и уши пальцами зажимает — слушать про аэроплан не хочет…
— У нас тоже слабо, — пожаловался Антошка. — Главное дело, — бухгалтер довоенного образца: очкаст больно. Чуть какое движение побойчей, он сейчас же за очки хватается; потеют они у него сильно. От воздуха же, от высоты, совсем, говорит, слепые сделаются. А без очков он никуда — прямо курица.
— Ну, а этот… как его?.. Ну, вот… фамилия еще насчет шапки?
— Нездыймишапка? Этот молодец! Верно! Давайте втроем полетим, хоть для пробы. С Нездыймишапкой не шути: из семи печей хлебы едал паренек.
— Согласится?
— Ого! Куда угодно!.. Он раз признался мне: строят, грит, в Америке снаряд здоровенный, — собираются выстрелить им на луну. Так я, грит, заявление туда заказным письмом послал: желаю-де в том снаряде на луну лететь.
— Да ну?
— Честное слово
— Вот это козырь!
— Отчаянная головушка. Ничего не боится.
— Значит, летим?
— Непременно!
С двух слов уговорили Нездыймишапку и сейчас же, не откладывая задуманного дела ни на минуту, отправились вместе с переводчиком на аэродром. Но было уже поздно: наступал вечер, и все обычные аппараты, обслуживавшие публику, были в разлете.
— Вы вот что, — посоветовал один из летчиков. — Приходите завтра как можно раньше. На рассвете отправляется конкурсная эскадрилья в Нью-Йорк, которая ставит себе задачей перелететь океан сразу, без остановок. А после ее отлета учебные аппараты будут подниматься над Парижем. Тогда вас с удовольствием поднимут.
Волнение охватило ребят. От предстоящего события у Антошки кружилась голова. Микола не находил себе места — поминутно вскакивал, вертелся, бегал. При выходе с аэродрома он купил в киоске компас на ремешке и надел на левую руку, как браслет.
— Зачем это? — спросил Антошка.
— Следить буду во время полета.
— Ты бы лучше часы купил.
— Часы ты купи. Вдвоем легче будет наблюдение вести. Ты время станешь отмечать, а я — направление.
Когда вернулись в гостиницу, Шварц, огорошенный сообщением, со всей бухгалтерской рассудительностью пробовал отговорить:
— Бросьте, хлопцы. Еще разобьетесь, чего доброго! Кто за вас отвечать будет?
— Успокойтесь, пожалуйста. Целы будем! Хотите, кусок облака вам с неба привезем на память?..
— А! — махнул рукой Шварц. — Делайте, что хотите.
На рассвете в парной четырехместной карете Нездыймишапка, Антошка, Микола и переводчик выехали на аэродром. От свежего утреннего холодка у всех невольно ежились плечи. Рассвет начинался изумительно. На бульварах и в парках среди цветущих, благоухающих деревьев просыпались птицы. Копыта лошадей четко стучали по асфальту. Далеко за Парижем, на самом краю неба, нежными пламенными огнями загоралась заря.
Посреди аэродрома стояли три прекрасных сверкающих биплана — многосильные стальные птицы, готовые к дальнему перелету через Атлантический океан. Бортмеханики в последний раз осматривали и проверяли каждую часть, каждый малейший винтик с такой же тщательностью и пристальностью, с какой часовых дел мастера проверяют часы. Летчики нетерпеливо посматривали на огромные циферблаты ручных браслетов.
Вдруг из ангара вышел встревоженный человек. Он приблизился к бипланам и что-то быстро заговорил. Летчики и бортмеханики с нахмуренными, недовольными лицами выслушали его сообщение и в ответ что-то стали доказывать подтверждая свои слова нервной, недоумевающей жестикуляцией.
— Что случилось? — спросил Антошка у переводчика.
— Один из летчиков внезапно заболел какой-то ерундовской болезнью и просит отложить состязание на завтра. А так как он большой любимец военного министра, то вот они и спорят.
Французы посовещались еще несколько минут и в конце концов согласились все-таки полет отложить. Когда они кивнули рабочим, чтобы те вкатили аппараты обратно в ангары, Нездыймишапка тронул за рукав переводчика.
— А, может, который-нибудь нас прокатит с горя? Смотрите, как у них кисло на душе.
Переводчик перевел просьбу.
Два летчика резкими взмахами рук отказались. Но третий, самый молодой, остановился. Он, кажется, больше всех был недоволен задержкой состязания, — оглянулся, быстро осмотрел юных путешественников с ног до головы и неожиданно широким жестом остановил свой аппарат.
— Согласен! — пояснил переводчик. — Он хочет в Гавр слетать. Садитесь в кабинку.
— А вы? — спросил Антошка. — Пожалуйста, с нами за компанию. Теперь только семь часов, как-раз к одиннадцати вернетесь…
— Я?.. — испугался переводчик. — Я нет… Я домой… — боязливо затряс он головой и отступил в сторону как можно дальше.
Не успели ребята усесться, как заревел пропеллер, и мощный биплан, точно резиновый мяч, неслышно покатился по земле. У Антошки гулко и сладко забилось сердце. Он смотрел на ровное поле аэродрома, как на сцену чудесного театра, на которой он сам выступает действующим лицом, — и вдруг почувствовал, что земля стала куда-то отлетать, удаляться вниз с такой же захватывающей дух стремительностью, как это часто бывает во сне.
И скоро глубоко внизу мглистой массой понесся навстречу город. Сверху он казался невыразимо величественным, как беспредельный муравейник. Аэроплан, делая широкие круги, шел все выше и выше и, наконец, взял курс на запад. Ветер свистел в стальных тросах, крылья гудели от быстрого тока воздуха, пропеллер сердитым жуком сверлил небо. Микола едва успевал взглядывать на свой новенький компас.
Когда позади взошло солнце, и земля озарилась теплым, широким светом, на горизонте показалась необъятная синяя полоса. «Море!» — понял Антошка. Нездыймишапка, указывая в сторону густой сини вытянутой рукой, что-то громко и радостно кричал, но звука его голоса за шумом пропеллера не было слышно. Скоро у самого моря показался город, на рейде можно было различить пароходы.