— Ну, теперь будьте как дома, — сказал сотрудник Авиахима и оставил Антошку с Миколой в просторном светлом номере гостиницы.
Несколько мгновений Антошка молча рассматривал Миколу с ног до головы, потом осмелился и спросил:
— Ты что, сроду такой, или тебя только тут франтом сделали?
— Тут.
— Здорово это у них получается…
— Еще бы: Москва!
Микола рассказал, что он приехал еще третьего дня, что в оглушительном шуме города, клокочущем с раннего утра до глубокой ночи, никак не может разобраться, что днем его водили по музеям, картинным галлереям, а вечером в театр, и что он ждет не дождется, когда все будет готово, чтобы ехать за границу.
— А ты на аэроплане летал? — спросил он вдруг Антошку.
— У нас их нету. Прошлый год показался один, так только деда Назара поднимал.
— Ну, и что?
— Очень интересно вышло. Мужики думали, что деда, шутки ради, где-нибудь на облаках ссадят, чтобы не храбрился на старости лет. Однако, прилетел старик обратно, как ни в чем небывало.
— Как же мы с тобой? Рискнем?
Антошка нерешительно крякнул и переступил с ноги на ногу.
— Боишься?
— Если бы знать, что он оттудова, с небеси-то не сковырнется, то чего бояться?..
— А если вверх тормашками? Если камнем на землю — ляп?.. Что тогда от нас останется?
Антошка невольно поежился, мысленно представляя себя падающим с заоблачной высоты.
— Ну как же? Полетим?.. — настаивал взволнованно и неуверенно Микола.
— По-моему, так: решились путешествовать, значит трусить нечего. Любопытно все-таки сверху на землю посмотреть. Сверху-то, чай, видать, что она круглая?..
— Скорей бы уж…
Ждать пришлось недолго. Через четыре дня первые две группы путешественников сформировались окончательно. Кругосветное путешествие выиграли трое: Антошка Жуков, бухгалтер клинцовского суконного треста Шварц и комсомолец — шахтер из Горловского рудника в Донбассе по фамилии Нездыймишапка. Маршрут их намечался по городам: Москва — Берлин — Париж — Гавр — Нью-Йорк — Чикаго — Токио — Владивосток — Москва. Во вторую группу попали тоже трое: Микола Омельченко, старик профессор Твердохлебов и веселая хохотушка машинистка Зоя Яхонтова. Их маршрут был значительно короче: Москва — Гамбург — Рим — Париж — Ницца — Венеция — Вена — Прага — Дрезден — Берлин — Москва.
За время совместной жизни в номере Антошка крепко подружился с Миколой.
— Эх, если бы нам вместе досталось ехать, — мечтали они. — Вот было бы хорошо!
— А знаете что, — посоветовал профессор Твердохлебов. — Давайте в Париже встречу устроим. Все равно ни первой, ни второй группе Парижа не миновать.
Эта мысль понравилась путешественникам в высшей степени.
Но в момент отъезда случилось совершенно неожиданное происшествие, едва не спутавшее все планы. Вторая группа села в экстренный поезд на Ленинград, чтобы оттуда на пароходе плыть до Гамбурга. Поезд первой группы, направлявшийся в Берлин через Псков — Варшаву, должен был отойти на полчаса позже. Антошка зашел в вагон к Миколе проститься и по рассеянности не услышал последнего звонка. Он опомнился только тогда, когда поезд плавно тронулся с места. В испуге расталкивая публику, Антошка бросился по коридору к двери.
— Куда ты? Куда?
— Упадешь! Расшибешься!.. — закричали на него со всех сторон.
Чьи-то цепкие руки схватили Антошку за плечи в тот момент, когда он готовился спрыгнуть на уплывающий переплет стальных, остро торчащих рельс.
Поезд все ускорял и ускорял ход.
ГЛАВА ПЯТАЯ
БЕЗ РУЛЯ
Стало ясно: произошла нелепая оплошность, уничтожившая в один миг радостное настроение и сотни самых увлекательных надежд и ожиданий, связанных с мыслями о большом, необыкновенно серьезном путешествии. От обиды, огорчения и растерянности Антошка готов был заплакать.
— А билет с тобой? —с бессильным участием спросил Микола.
— Какой? — поднял пылающие глаза Антошка, едва превозмогая силу горечи, готовую хлынуть потоками неудержимых слез.
— Да железнодорожный. До Берлина, или куда там?..
— Все у нашего старшего — у бухгалтера Шварца. И билеты, и документы…
— Тю-тю-тю! Это дело табак…
Антошка, дико озираясь, как попавший в западню, прислонился к вагонной перегородке, стал ниже ростом, сжался и посерел.
— Подождите, не отчаивайтесь, — подошел профессор и положил ему руку на плечо. — Ничего страшного нет: ведь ваш поезд через полчаса тоже пройдет по этому пути. Сейчас на ближайшей остановке мы дадим телеграмму, а на станции Тверь или еще лучше на станции Бологое, откуда ваш поезд должен повернуть на Псков, вы сойдете и будете ждать своих. А до Бологого, если контроль потребует, мы вам билет купим.
Утешительные слова профессора, действительно, начали подтверждаться. В Твери дежурный по станции нашел вагон с путешественниками и деловым торопливым голосом спросил:
— Антона Жукова тут нет?
— Есть, есть! —всполошился Антошка. — Это я. Я — Жуков.
— Который потерялся?
— Именно, именно! Я потерялся.
— Телеграмма из Москвы: если есть, ссадить в Бологом.
— Да я сам сойду. Только бы доехать.
Верст за десять до Бологого Антошка простился с Миколой окончательно и вышел в коридорчик около площадки, чтобы сейчас же соскочить, как только остановится поезд.
В Бологом, оставшись на станции в полном одиночестве, вдали от родного села, оторванным от двух групп людей, с которыми его временно связала случайная судьба, Антошка вдруг почувствовал себя покинутым и затерянным навеки. Те полчаса, которые прошли в ожидании экспресса из Москвы, показались ему невероятно долгими, мучительными. Но какова же была его радость, когда подкатывающейся быстрой лентой показались длинные международные вагоны, и с площадки одного из них раздался громкий смеющийся крик Нездыймишапки:
— Антошка! Друг! Жив?
Антошка без слов стрелой бросился в вагон — к Нездыймишапке, к Шварцу, как к самым дорогим людям в мире.
— Что, хлебнул страху? — подсмеивался Нездыймишапка. — Будешь помнить теперь, как без ума по чужим вагонам шататься?..
— Плакал? — спросил Шварц.
— Нет. Удержался. Чуть-чуть, однако… — сознался Антошка. — Еще немного — и разревелся бы.
С этого памятного происшествия решили раздать на руки каждому его билеты и документы, чтобы в случае чего не оказаться в таком же беспомощном положении, в каком оказался Антошка. Кроме того, Шварц выдал Нездыймишапке и Антошке по сто рублей, чтобы, на случай беды, у каждого были деньги, при помощи которых можно было бы принять хоть первые необходимые меры в смысле питания, проезда и установления связи со своими.
Но дальнейшее путешествие пошло довольно гладко.
В Варшаве остановились только на один день. При торопливом осмотре города Антошка больше всего был поражен роскошью дворцов бывших польских королей и магнатов, кричащей пестротой офицерских мундиров, которые попадались в глаза на каждом шагу, и нарядной сытостью публики, заполнявшей центральные улицы.
— Вот так республика! — саркастически кривил губы Нездыймишапка. — Панов-то, панов-то сколько!.. А жирные, черти, как индюки!.. Эх, прямо душу мутит смотреть на это сало. Наверно, мужики у них немножко тощее живут?..
И, действительно, когда проезжали потом по территории Польши, нищий вид сел и деревень колол Антошку, как едкая, беспокойная заноза. Бедность сквозила всюду и после разряженных, беспечных улиц Варшавы казалась особенно неприкрытой и страшной.
Тяжелый гранитный Берлин промелькнул в сознании Антошки, как сложный, непонятный сон. Грандиозные картинные галлереи и музеи, полные всевозможных сокровищ искусства и истории, прошли перед глазами сказочной вереницей. Даже тогда, когда Берлин остался уже позади, и стремительный экспресс мчал путешественников через Кельн в Париж, стоило Антошке зажмуриться, как непрерывная лента ярких красочных пятен, точно живой поток, проносилась перед ним.
За окнами экспресса в весенней зелени мелькали десятки городов. Все в них было ново, необычно, интересно: дома, крыши, улицы, подстриженные сады, люди в незнакомых одеждах. Картины сменялись одна за другой, как. в кинематографе.
На второй день к вечеру в вагоне среди пассажиров начало чувствоваться какое-то невольное возбуждение.
— Ну, товарищи, пора собираться, — озабоченно заметил Шварц: — через полчаса Париж.
— «Париж! В него въедешь — угоришь…» — весело подмигнул Нездыймишапка. — Посмотрим!
И туже подтянул пояс своей блузы.
Скоро из окна можно было увидеть необъятное синее облако, лежащее на самом горизонте, освещенное красными лучами закатного солнца.
— А по-моему это лес, — не согласился Антошка.
Но проходивший по коридору кондуктор, в ответ на ломаные вопросы Шварца, с улыбкой разъяснил, что громадная полоса на горизонте не облако и не лес, а именно Париж.