Однако Билли ошибался. Это было очень важно, потому что уже через полчаса его голова тяжело опустилась на мое плечо, и он едва мог держать свои потемневшие глаза открытыми. Он смеялся над самыми глупыми вещами, с трудом произносил полные фразы, и каждый раз, когда я спрашивал, все ли с ним в порядке, Билли говорил, чтобы я расслабился.
Но как я мог расслабиться, когда мое сердце так быстро билось?
* * *
Только спустя несколько мучительных часов, когда солнце село и луна бросила серебристые лучи света в «Яму», Билли наконец заявил, что готов идти домой. Он сказал, что мама начнет беспокоиться о нем, если тот не вернется. Билли сказал, что она будет сердиться, поэтому мы собрали вещи и ушли, хотя я сомневался, что его мама вообще может на что-то сердиться.
Я настоял на том, чтобы проводить его домой, убедиться, что он добрался туда в целости и сохранности, хотя тот клялся, что с ним все в порядке.
Мама тоже все время говорила, что с ней все в порядке, но я знал, что лучше ей не верить.
— Привет, Солджер! — крикнула мама Билли от двери, помахав рукой в мою сторону, пока ее сын медленно пробирался по тропинке. — Не хочешь зайти в дом и поесть? Я приготовила спиральную ветчину3!
Боже, когда я в последний раз ел ветчину? Когда в последний раз ел что-нибудь не из школьной столовой и не из банки? Я не мог сказать наверняка, но это должно было быть до того, как бабушка сильно заболела и не могла больше готовить. Что я точно знал, так это то, что ветчина звучала великолепно. Мама Билли хорошо готовила, и я знал, что к ветчине наверняка найдется пара отличных гарниров.
Но я улыбнулся и покачал головой.
— Нет, спасибо, миссис Портер, — ответил я. — Мне нужно идти домой и делать домашнее задание.
— Ох.
Она выглядела разочарованной. Мама Билли всегда была так добра ко мне; казалось, ей всегда искренне нравилось мое присутствие в ее доме.
— Ну, тогда ладно. Может быть, в другой раз. Возвращайся домой целым и невредимым, хорошо? Передай маме привет.
— Передам, — улыбнулся я и помахал рукой, прекрасно понимая, что сердце защемило от боли, когда я начал уходить. — Пока!
Дорога домой была долгой, я волочил ноги по тротуару. Хотя мог бы поехать на велосипеде, но мне не хотелось. Я не мог перестать думать о Билли. Не мог перестать думать о половинке, которую Билли проглотил, и о другой, которая все еще лежала в его кармане. Я должен был что-то сказать его маме. Должен был принять ее предложение об ужине с ветчиной. Должен был сделать много чего, но ничего из этого не сделал, и это была моя вина. Это было мое пренебрежение, и, хотя тогда я этого не знал, я буду расплачиваться за это вечно.
Но в чем я не был виноват, так это в том, что, войдя в нашу дерьмовую квартирку, обнаружил, что весь свет выключен, включая тот, который мама всегда держала включенным на кухне — всегда.
Я несколько раз щелкнул выключателем рядом с входной дверью, вверх и вниз, и с каждым щелчком происходило одно и то же — абсолютно ничего.
С громким стуком крови в барабанных перепонках я бросил рюкзак на один из двух обеденных стульев и направился через дверной проем в гостиную, где обнаружил маму, лежащую на диване в темноте, когда она должна была быть на работе.
— Мама?
Она не шевелилась, и я сразу подумал, что она умерла.
«Что мне делать? Куда мне идти? Позволит ли мама Билли жить с ней?»
«Боже, надеюсь, я смогу жить с мамой Билли».
Чувство вины холодом поселилось у меня внутри, когда я осторожно сделал шаг ближе, боясь, что она мертва. И боясь, что нет.
— Мама? — окликнул я снова, и на этот раз она откинула голову на подушке.
— Хм, — пробормотала она.
Я не мог сказать, были ли открыты ее глаза, но мама не спала, и крошечная часть меня была разочарована.
— Что случилось со светом?
Мама медленно села, подняла руку и пренебрежительно опустила ее на колени.
— Выбор был такой: платить за квартиру или за электричество.
Я вздохнул и сел на складной стул, который иногда использовал для просмотра телевизора, если мама спала на диване.
— В доме бабушки и дедушки у нас всегда был свет.
— Ну, мы больше не в доме бабушки и дедушки, так что, блядь, смирись с этим.
— Как я, по-твоему, должен делать домашнее задание?
— Полагаю, тебе придется делать уроки в темноте.
Мама встала и, шаркая, прошла мимо меня на кухню. Оглянувшись через плечо, я увидел, как она открыла холодильник, потянулась в темноту и достала бутылку молока.
— У тебя на ужин хлопья, так что даже не думай просить что-то еще, — пробормотала мама, бросая бутылку на стол. — Используй молоко. Оно испортится, если ты еще не понял.
Я подумал о ветчине, которую Билли ел со своей семьей, и спросил:
— Почему ты не на работе?
Мама вздохнула и прикоснулась пальцами к вискам.
— Они… эм… они меня отпустили.
— Значит, у нас нет денег?
Если мама не могла заплатить за свет, то как же мы будем платить за все остальное? Что мы будем есть? Что, если бы нам негде было жить?
— Мам… что же нам делать?
— Боже, Солджер, все в порядке, — сказала мама, прогоняя мое беспокойство, закатив глаза. — Я пойду еще на несколько собеседований, найду другую работу… ты же знаешь, как это бывает.
Я действительно знал. Сколько себя помню, мама перебрала, наверное, миллион мест работы. Но тогда я не волновался. У меня была бабушка. У меня был дедушка. Они не оставляли нас без света. Они заботились о том, чтобы у нас была еда, свет, телевизор и все остальное. Но теперь, без них, все было плохо, и становилось все хуже, а что, если мама не сможет найти другую работу? Что, если она уже прошла через все это, а другой работы нет?
— Солджер, — прервала мои мысли мама и вошла в гостиную, — все будет хорошо, ладно? А теперь перестань переживать.
Я промолчал, потому что не поверил ей. Потом мама объявила, что у нее болит голова, и она идет спать. Я остался сидеть на своем неудобном раскладном стуле и наблюдал, как мама открыла сумочку, достала пузырек с таблетками, открыла его и бросила в рот две маленькие розовые таблетки. Она проглотила их без воды, положила флакончик обратно в сумку и, не пожелав спокойной ночи, ушла в свою комнату.
Я не отрывал взгляд от ее сумки, когда думал обо всем, что могло бы случиться, если бы мама не смогла найти другую работу. Если бы мы не смогли снова включить свет. Если бы мы не могли купить еду, или заплатить за квартиру, или найти, куда пойти. Мы были бы бездомными и голодными, и куда бы мы пошли? Что бы с нами случилось?
«Но если бы я мог заработать немного денег…»
Я медленно поднялся со стула и на цыпочках подошел к маминой сумке, думая о десяти долларах, которые Билли потратил на одну из этих розовых таблеток. Одну. Если Билли платил за них Леви, то и другие дети, наверное, тоже.
Я тихонько открыл сумку, стиснув зубы, когда дешевая молния громко вжикнула в темной квартире. Пузырек лежал прямо там, поверх всего остального, и я взял ее дрожащей рукой, стараясь, чтобы таблетки не звякнули о пластик. В оранжевой бутылочке их была целая куча.
«Заметит ли мама, если я возьму пять или шесть?»
«Черт, а как насчет десяти?»
Я не был силен в математике, но мой разум лихорадочно перебирал уравнения и возможные варианты. Десять таблеток равнялись ста долларам. Сто долларов могли бы прокормить нас пару недель. Сто долларов стоили риска, что мама узнает и накричит на меня. Она все равно накричит. Она всегда так делала.
Но прежде всего меня заставила открыть бутылочку и отсчитать десять маленьких розовых таблеток мысль о том, что, если я возьму их и положу в свой рюкзак, у мамы будет на десять таблеток меньше. И это того стоило — даже если мой тринадцатилетний мозг не мог понять, что мама всегда, всегда, всегда найдет деньги на большее… независимо от того, горит свет или нет.