стоящих – товарищи единогласно отвергли всякую мысль о том, чтоб Степана Ивановича пустить даже в с[оциал]-д[емократический] клуб. При объяснении с ним выбранной для этого комиссии
он вполне подтвердил, что в Одессе состоял членом комиссии по вербовке волонтеров в деникинскую армию, и сказал, что считает, что тогда надо было так действовать. Третьего дня я получил из России письмо от Астрова, который пишет: «Никогда не прощу себе, что в Одессе из-за глупой сентиментальности не провел постановления об исключении этой сволочи из организации». Астров – правый, а особенно правым был в качестве лидера одесской организации, и сам ввиду несогласия с нами по вопросу о восстании долгое время был в конфликте (мы объявили их комитет распущенным за неповиновение партии, а он не подчинился).
Ввиду этого положения дел Вы спрашиваете, нельзя ли дать Степану Ивановичу не агрессивную против «Вестника» статью? Да, если Вы хотите морально поддержать члена интервенционистского Союза Возрождения[675] С. Ивановича и члена ЦК «Единства» Загорского, демонстрируя, что Вы считаете их социалистами и их борьбу против РСДРП, Вены, Циммервальда и т. д. полезной борьбой. Да, если Вы хотите им дать право козырять Вашим именем и при его помощи привлекать к сотрудничеству и помощи журналу разных колеблющихся и неустойчивых людей. Да, если Вам «наплевать», что появление Вашего имени в числе сотрудников будет понято так, что Вы демонстративно отмежевываетесь и от нас, возобновляя публицистическую деятельность после многолетнего перерыва на столбцах именно этого журнала.
Вы меня простите, но надо все-таки выбирать. Или с социалистами какого угодно оттенка, или с людьми, для которых красный флаг стал тряпкой, слово «товарищ» – презрительным термином, а слово «буржуазия» утратило всякий оттенок враждебности. Я бы не хотел, чтоб Вы думали, что я из кожи лезу, чтобы расстроить ваш «брак» с Степаном Ивановичем. Нет, право, с 1914 года я утомился «тащить за фалды» поодиночке каждого из меньшевиков и убеждать его, что после плутания по окольным дорогам у него наступит неизбежно Katzenjammer. И после того, как столько «испытанных» побежало направо и столько – к большевикам, я и внутренне настолько очерствел, что во мне очень слабо говорит дружеское участие и желание держать человека от сажания в лужу самокомпрометации. Дело слишком ясно. Мы – РСДРП – сражались в рядах Красной армии за революцию против «Кобленца» [676]. Степ [аны] Ивановичи сражались за «порядок и собственность» в рядах белой армии. Мы и останемся по разные стороны баррикады. Надо выбирать. И лучше, конечно, прямо выбрать «полевевшую» часть Кобленца, чем оставаться ни в тех ни в других. Повторяю, никакого давления я бы не хотел оказать. Если Вас тянет туда, идите: на личном уважении к Вам это отразиться не может.
Сказались ли на Вас как-нибудь результаты «лежания»? Прибавили ли весу? Если можете добиться продления отпуска, непременно сделайте это. За себя я тоже опасаюсь, что придется раньше или позже ехать «лежать» опять. Сильно кашляю и худею с наступлением здешней гнилой весны. Мечтаю, если состоится общесоциалистическая конференция в Италии, остаться там у моря на месяц.
Федор Ильич и Лидия Осиповна здесь, мы живем теперь вместе. Приехали не очень потрепанными. Федор Андреевич [Череванин] в последнюю минуту отказался от поездки за границу и добился разрешения жить в Рязани. Рита [Цедербаум-Алейникова] ничего, служит выгодно. Хорошая служба и у Володи [Цедербаум-Левицкого], но с ним случилось несчастье: упал и сломал себе ногу, так что, когда Лиля[677] выезжала, он еще ходил на костылях, но была надежда, что это пройдет бесследно. Вера[678] здорова, Женя [Цедербаум] бледна и слаба.
Берта Кулькес была у меня. Надеялся кое-что сделать, но теперь, кажется, выясняется, что ничего не выйдет. На простую канцелярскую работу слишком много охотников, а у меня «ходов» очень мало.
Наши шлют привет. […]
Из письма А. Н. Штейну, 15 марта 1922 г
Дорогой Алек. Ник.!
Положительно скандально, что после статьи Раф[аила] Абр[амовича Абрамовича] «Freiheit» ничего не дает о процессе эсеров[679], так что интерес читателей к этому вопиющему делу ничем не поддерживается. Это уже Ваша вина: ведь почти каждый день здешние русские газеты дают новый материал. Дело ведь идет о спасении нескольких человек, которых, я уверен, можно еще спасти только в одном случае, если большевиков, очень желающих теперь «единого» фронта, просто оглушить криком пролетариата, требующего, чтоб не было этих казней. Словом, теперь необходимо поместить прилагаемую мою статейку. […]
Эсеры сами растерялись и страшно мало делают, чтоб поднять шум в печати, и все падает на них. Один экземпляр можно послать и латышам.
Жму руку.
Ю. Ц.
Вы не отметили также сообщения о выступлении коллонтаевской[680] «рабочей оппозиции» на конференции Коминтерна. Это очень знаменательный факт.
Письмо С. Д. Щупаку, 1 мая 1922 г
Дорогой Сам. Дав.!
Фамилия Астрова – Повес. Его раннюю биографию не знаю. В первую революцию работал в Одессе и, кажется, в Питере. Потом в Питере играл одну из главных ролей в легальном движении 1900-х годов. После Вашего отъезда все время работал в Одессе, пока в 21 г. не был выслан в Харьков (оставлен на свободе по выпуске из харьковской тюрьмы, куда был перевезен из Одессы). Работал в местной организации и в Главном комитете Украины.
Умер от сыпного тифа. По слухам, в той же партии еще четверо больных тифом, которых везут в том же вагоне. Умер в Самаре.
О голодовке Сергея больше нет сведений, и я очень беспокоюсь. Можно писать, что он мой брат.
Привет Н. Е. Жму руку.
Ю. Ц.
Письмо Б. И. Николаевскому, 30 июня 1922 г
Дорогой Борис Иванович!
По-моему, сейчас нельзя терять ни минуты, и необходимо добиться, чтоб Горький выступил по поводу эсеров. Ведь совершенно ясно, что дело идет – и быстро – к кровавой развязке. При невозможности сделать теперь что-нибудь в Германии надо пустить в ход последние ресурсы: Горького и Ан. Франса[681]. В прилагаемом письме я прямо предлагаю Горькому обратиться к Франсу с просьбой о вмешательстве и опубликовать и свое обращение, и ответ. Последнее, конечно, вернее всего. Не зная адреса ни Горького, ни Вашего, посылаю Вам письмо через Ф. И. [Дана] с просьбой непременно поехать лично к Горькому и ответное письмо, дабы он не мог ни уклониться от ответа, ни задержать с ним, и чтоб Вы могли, в случае надобности, «надавить» на его хрупкую волю. Последнее, очевидно,