Читать интересную книгу Дезертир - Валериан Якубовский

— Жаль, что опоздал, посетовал Леушев. — Я бы его поймал.

— Надо бы, Коленька, пораньше наведаться в хутор. Я-то что. Голыми руками не возьмешь вора. У тебя — наган. Не ушел бы.

— Не знал, Татьяна Федоровна, что у вас такое творится.

— Кто ж тебя, дитятко, надоумил прийти?

— По правде сказать, жених о вас побеспокоился. Славный парень! Сходи, говорит, может, в самом деле вор. Ухлопает бабу, ограбит, да и был таков. А тебе неприятности наживать. Твой участок. Вот и пришел.

— Спасибо, Коленька. Зря только потревожил тебя Сашенька. Гулял бы на свадебке в свое удовольствие… Молодой…

— Это моя обязанность охранять спокойствие граждан… До свидания…

После ухода Леушева, Шилов выбрался из-за перин, подушек, сложенных в углу полатей, у стенки, по краям, и, довольный тем, что мать ловко разыграла участкового и затуманила ему мозги, спросил:

— Ты, мама, заметила, что Щукин подкапывается под меня?

— Как же, дитятко. Заметила.

— Значит, Светлана сказала ему о письме Ершова из Великого Устюга.

— Кабы не сказала, Щукин не подослал бы Леушева.

Впрочем, своим обманом Татьяна Федоровна не только

выскользнула из рук молодого участкового инспектора, спасла сына, отвела от себя подозрение о связи с бородатым стариком в черных очках, но и выведала у Леушева, что в опытной появился новый для сына враг — Щукин.

С этой субботы Шилов стал побаиваться Щукина. После Данилыча это самый опасный для него человек. Была и другая причина остерегаться Щукина.

Став мужем Светланы, Щукин из ревности мог припомнить Шилову его увлечение Светланой еще в стенах Удимской школы и дать ему подножку. Так что от Щукина всего можно было ожиоать.

Первая послесвадебная неделя прошла для Шилова в тревожном ожидании Щукина, на кошкинских стежках-дорожках. Но встреча состоялась в другом месте. Шилов отделался легким испугом. Татьяна Федоровна лишилась тысячи новеньких казначейских билетов.

14-ю декабря, в воскресенье, Валентина пришла домой и сказала матери, что передавали по радио Постановление ЦК ВКП(б) и Совета Министров "О проведении денежной реформы и отмене карточек на продовольственные и промышленные товары в СССР".

— Слава тебе господи! Наконец-то! — возрадовалась Татьяна Федоровна и слезы радости невольно покатились из ее отуманенных глаз.

— Не радуйся, мама, — сказала Валентина. — Время для обмена денег ограничено. Так что твой чемоданчик может улыбнуться

— Как это улыбнуться? — в запальчивости посмотрела на нее мать.

— Очень просто. Не успеешь заменить — деньги пропадут.

Татьяна Федоровна достала чемоданчик, пополненный от продажи ершовского имущества, и деньги разделила на две кучки. Одну определила для обмена себе, другую — дочери.

— Дай и мне, мама — попросил Шилов. — Схожу в Приводино. Там меня никто не знает. Обменяю в сберкассе.

— Сходи, дитятко, сходи. А то скажут, откуда у нее столько денег?

На другой день Татьяна Федоровна часть своих сбережений обменяла в запани. С остальными отправилась в город. Валентина на попутной машине доехала до Удимы и стала в очередь. Шилов на рассвете ушел в Приводино. Там-то и постигла его скандальная история, которая больно ударила по денежному чемоданчику и привела Татьяну Федоровну в отчаяние.

Став на лыжи, Шилов дал несколько верст крюку и пришел в Приводино лугами, обходя заснеженные деревеньки и проезжие дороги. Отыскав почту, где находилась сберкасса, он спрятал в поленницах дров лыжи, стряхнул с полушубка снег, очистил валенки и с волнением подошел к крыльцу.

Прежде чем зайти в помещение, он рассовал по карманам хлеб, нащупал в полушубке деньги и, с дрожью в теле, отворил дверь. Осмотрительность и осторожность, эти два близкие друг другу понятия, сработали мгновенно.

Остановившись у порога, Шилов взглянул на очередь и, убедившись, что стоят люди, которых никогда не видел в глаза, подошел к очереди:

— Кто последний?

Это был первый с июля сорок третьего года вопрос, обращенный к постороннему человеку. Он прозвучал довольно слабо и напомнил самому Шилову голос нищего, просящего милостыню.

— Я крайняя, — ответила женщина, повернув к нему прищуренные глаза.

Шилов не возразил ей, поняв намек женщины на нежелание быть последним человеком, и промолчал. Люди обменивали деньги и выходили на улицу.

Во дворе остановился грузовик. По рокоту мотора, Шилов определил в нем станционную машину, которую когда-то ремонтировал и даже ездил на ней.

— "А что, если там Щукин?" — подумал Шилов и содрогнулся.

Открылась дверь. В клубах морозного пара выросла фигура шофера с черными усиками. Шилов узнал в ней Щукина и, поправив очки, отвернулся. "Ведь он меня помнит!" — точно молотом ударило по голове Шилова.

— Кто последний? — спросил Щукин.

— Я, — пробасил Шилов не своим голосом, не зная, как избавиться от Щукина. Шилову казалось, что его сейчас же схватят. А схватить было кому. Впереди женщины, оговорившей его, стоял мужчина в милицейской форме.

— Стойте за этой теткой. Деньги пошел менять и забыл на столе. Я сейчас. Живу здесь недалеко…

Уловка Шилову удалась, как нельзя лучше. Щукин посмотрел ему в след и растерялся. Он был уверен, что встретился с Шиловым, и обдумывал, как его схватить, но… обознался. Похожий на Шилова человек в черных очках — местный житель, потому что живет где-то "недалеко".

А Шилов — на лыжи, да и был таков. Он не пошел в Красавино, где Щукин по пути в Устюг мог остановить машину у Красавинской сберкассы. Ведь у Сидельниковых денег — куры не клюют.

Шилов свернул на станцию Реваж, к охотничьему зимовью, опасаясь, что Щукин с Леушевым в тот же день навестят Кошачий хутор.

Вернулся он домой с обмороженными щеками ночью, на четвертые сутки. Татьяна Федоровна, сходившая с ума по сыну, открыла дверь и заплакала:

— Пришел, дитятко. А я-то все глаза проглядела, а тебя все нет. Замерз, думаю, аль милиция схватила. Где же ты, Мишенька, пропадал?

Сняв полушубок, Шилов вместо ответа на вопрос матери спросил:

— Щукина у тебя не было?

— Никого не было. — А что?

— Столкнулся с ним у кассы. Все гадал, я или нет…

— Святая богородица, — перекрестилась мать. — Как же ты выкрутился, дитятко мое моленое?

— Перехитрил Щукина и ушел.

— А денежки заменил?

— Нет…

— Господи! Десять тысяч пропало.

НАПАСТИ.

Накануне Рождества, перед тем как встать и затопить печку, Татьяна Федоровна при тусклом сиянии лампадки поглядывая на ходики, задумалась о причинах столь многочисленных неудач, которые не покидали ее семью в течение года. Сколько бы она ни изнуряла свой мозг назойливыми думами, мысли возвращали ее к одной загвоздке — излишним вольностям сына. Надо притаиться на время, чтобы не давать повода к возникновению небылиц, подобных тем, которые сочиняла Феоктиста, уйти от преследования Щукина и этим спасти сына. Пока она думала, стрелки часов неумолимо двигались вперед, навстречу новому короткому зимнему дню. — Батюшки! — взглянув на часы, соскочила Татьяна Федоровна. — Что это я… чуть не проспала. Этак и на работу опоздать не долго. Что тогда скажет начальство? — и стала растоплять печку.

Услышав ворчание матери, Шилов выглянул с полатей.

— Что же ты не сказала мне? Я бы разбудил…

— Да я не спала, дитятко. Думала.

— О чем думала?

— Слава богу, есть у нас о чем думать, — Татьяна Федоровна зажгла лампу, поставила в печку чугунки с водой и стала чистить картошку. — Одна у меня забота, — сказала она, глядя с тоской на полати. — Из головы не выходит тот усатый ирод. Того и жди — подкараулит где-нибудь — и пропал. Надо посидеть дома с годик. Все утрясется, уладится — тогда посмотрим…

Шилов уважал мать. Два года не ходил в лес за грибами, не появлялся в женской одежде с лопатой на огороде, не заготовлял веников для коз и редко заглядывал дальше околицы. Татьяна Федоровна продала коз и перешла работать к Валентине на ферму. Каждый день она приносила свежее молоко, которое обходилось ей дешевле козьего, а масло брала в лавке вместе с хлебом и сахаром. Так что Шилов, освобожденный от домашних забот, лежал взаперти на полатях и покорно нес свой нелегкий крест затворника. Иногда только ночью загремит бадья о сруб колодца, заплещется в ведрах вода, зазвенит в дровянике топор, выльются у забора помои, и снова наступит тишина.

Чем коротал Шилов время, не знала даже сама Татьяна Федоровна. Однажды она застала сына за чтением. Отыскав на повити старые книги Власа Ивановича, он перечитывал их, начал вычерчивать схемы каких-то двигателей, просил у матери бумаги, перьев, карандашей…

— Зачем все это тебе, дитятко? — спросила мать, глядя, как сын листает одну за другой испачканные солидолом страницы.