— Можно было серной кислотою, например, как делают, я читал, в Нью-Йорке… на улицах… с хвостами дамских платьев… — тянул он томно. — А так… ножом… какой устарелый способ!
— Серной кислотою?.. Да, было бы дельнее!.. Запомню, — отзывался Иртышов.
— А я заявляю завтра Ивану Васильичу, что если он вас не выпишет, то я выпишусь! — кричал Синеоков. — Я за вас ручался, когда мы входили, — помните?.. Я говорил: «Разве дикари мы?..» Оказалось, — дикари! Форменные! Поймите, что глупее нашего положения сейчас быть не может!
— Ерунда!.. Вы еще глупых положений не видали!.. — махал на него руками Иртышов.
Карасек поддерживал Синеокова так:
— Нет! Нет!.. Это есть совсем безобразнейшая сцена, господин Иртышов!.. Не-мыс-лимо!
А Дейнека глазами чрезмерно серьезными в упор буравил Иртышова, стучал методически по столу указательным пальцем и, несмотря на крики кругом, не повышая чересчур голоса, бросал в верткое рыжее двухсложными словами:
— Глу-по!.. Мерз-ко!.. Гад-ко!.. Гнус-но!.. Дико!..
И вообще, точно задался целью подыскать, припомнить все подобные слова и ими выстреливать равномерно, точно с прицельного станка, в то рыжее, что перед ним металось.
Когда вошел Ваня и, не раздеваясь, в своем затканно-черном заграничном клеше, остановился в столовой, там уже не было Иртышова: он лежал у себя в комнате и курил, а Прасковья Павловна старалась унять окончательно разошедшегося Синеокова:
— Да будет же вам!.. Да оставьте же!.. Вы себе же вредите этим!.. Вам же нельзя раздражаться!..
Но раскрасневшийся, дрожащий Синеоков кричал:
— Или он, или я!.. Или я, или он!.. Кто мне поручится, что мне с ним безопасно?.. Это — явный разбойник!.. Разбойник с большой дороги…
О. Леонид первый кинулся к Ване.
— Ну что?.. Как?.. Скажите, как?.. Ах, какой случай!..
И Синеоков, умолкший вдруг, и Хаджи, и Дейнека, — все столпились около Вани с виноватыми почему-то лицами.
— Отец… я думаю… ничего уж теперь… Отошел, — пробасил Ваня.
И Синеоков ему тут же:
— Я завтра же попрошу доктора, чтобы этого выкинуть вон!
— И я!.. И я тоже!.. Присоединяюсь!.. — тщательно выговорили о. Леонид, Дейнека и Карасек, точно Ваня и был доктор.
— Перед вашим батюшкой нам бы следовало извинить-ся! — протянул Хаджи, и тут же остальные:
— Непременно!.. Конечно, извиниться!
Но махнул Ваня шляпой, которую держал в руке:
— Что вы!.. Извиниться!.. И не думайте даже!.. Да и в чем именно вам-то извиняться?..
И тут же поспешно:
— А он… этот… где же?
— Иртышов?.. Здесь!
И услужливо открыли перед ним комнату Иртышова и столпились около двери, может быть ожидая с тайным интересом, как этот Сампсон без ослиной челюсти обойдется сейчас с рыжим «филистимлянином».
Но Ваня перед наседавшими пятью, улыбаясь неверно и бормоча неловко: «Наедине, господа, нам надо… Уж вы… подождите пока…» — затворил плотно за собою дверь и, чтобы не смущать Иртышова, оглядевшись, мирно уселся на стул и внимательно посмотрел на него, добродушно и с явным любопытством.
Похоже было на то, что Иртышов хотел выскочить из комнаты стремительно, но, увидев, что Ваня сел, остановился, присмотрелся к нему пытливо и тоже сел, только не на другой стул и не на кровать, а на широкий, во всю толщину каменной стены, подоконник.
Здесь все лицо его, небольшое, заросшее до середины скул рыжим волосом и со взлизами на лбу, было в тени и казалось иззелена-серым. Спиною он уперся в ручку шпингалета, а длинными руками тут же привычно обхватил острое левое колено, и так как Ваня (так показалось ему) очень уж долго разглядывал его, не начиная говорить, то он первый не выдержал и сказал вопросительно:
— Ну?
— Ну… дело ваше, конечно, скверно! — понизил Ваня свой густой голос, чтобы не слышали за дверью.
Иртышов достал папиросу, но так как спички лежали на его койке, а слезать с подоконника ему не хотелось, то он повертел ее в руках и спросил Ваню:
— В каких смыслах скверно?.. Уж не донести ли на меня желает ваш отец?
— Едва ли! — повел головою Ваня. — До-нес-ти?.. Что вы!.. Но вот приехать сюда еще раз… это он очень может!
— Предпочтет! Вы думаете?.. Дайте спичку, если есть.
— Думаю, что предпочтет… Спички?.. Нет у меня спичек.
Иртышов легко спрыгнул с подоконника, взял с койки свой коробок, закурил и лег снова, как лежал до Вани, левую руку заложив за голову.
— Когда же именно?.. Сегодня пожалует?
Ваня добросовестно подумал:
— Сегодня едва ли… Сегодня он будет исправлять картину.
— А завтра с утра я выпишусь!.. Черт ли тут!.. Хотя тут есть кое-какие удобства, но… неважно!
И Иртышов очень глубоко затянулся и потом весь заволокся дымом.
— Я думаю, вам и из города надо уехать, — еще больше понизил голос Ваня.
— Ну-у?!. Все-таки… донесет, значит?
— Нет, он доносить не будет, — это наверное, но-о…
— Понял!.. Там я какую-то видел… особу в белом… Она донесет?
— И она доносить не будет, но, знаете ли… как-нибудь стороной дойти может… Вообще, вам лучше уехать!
— У меня тут работа налаживается, — что вы?!. Отсюда я уйду завтра… А уж уехать из города, — дудки!
— Советую все-таки! — серьезно прогудел Ваня и добавил еще серьезнее: — По-моему, вы вообще никуда не годитесь… «Работа налажена»!.. Какой же вы «работник»?.. Вы и собой-то не можете владеть!.. Ну что это вы выдумали: картину… ножом?..
— Покушение с негодными средствами, — вы хотите сказать?
— Просто, — полнейшая чепуха!.. И на что же вы надеялись, — вот что хотел бы я знать!.. Пусть картина вам не понравилась…
— Мерзость! — вставил Иртышов скривясь.
— Шедевр, а не мерзость!.. Шедевр!.. Не ожидал я даже!.. Я не ожидал, — поняли?.. Но это — в сторону.
— Тем хуже, если она шедевр! — перебил Иртышов.
— Как тем хуже?.. Он взял труднейшие живописные задачи!.. Горжусь своим отцом!.. Молодчина!.. Но вот вы-то… вы-то… на что надеялись?.. Нет, мне серьезно вполне хотелось бы это знать!
— Что знать?
— Ну вот, вы изрезали картину… проткнули ножом в двух местах… А дальше?.. Что должно было произойти, по-вашему, дальше?
— А дальше… конечно, он должен был меня растоптать, ваш талантливый папаша… И до сих пор желания этого не потерял: ведь вы же сами сказали.
В это время он уже докурил папиросу и, длинно размахнувшись, бросил окурок к самой двери.
— Нет, право, — меня это интересует… как борца… Вы делаете прием, и должны ждать парада… Чего же вы именно ждали?.. На перочинный ножик надеялись?
— Вот именно!.. На ножик… Вы угадали.
И только тут, хлопнув себя по карману брюк и проворно обыскав карманы пиджака, он вспомнил, что выронил ножик, и добавил:
— Я его, кажется, потерял!
— Да-а… ножик остался там… в мастерской… Значит, на ножик вы не надеялись… И хорошо, что был тут я… и смог отца удержать… Вы думаете, — легко это было?.. Ого!..
— Ну, значит, на вас-то я и надеялся… На кого же больше?.. Не на попа же?
— Гм… Это вы серьезно?.. А если бы меня не было?
Очень внимательно смотрел Ваня, ожидая ответа.
— Я бы и не резал бы эту мазню… и только!
Тут Иртышов сделал широкий жест рукою от себя и влево, а правую ногу вздернул острым коленом вверх.
— Это вы… шутя говорите, — подался к нему Ваня.
— Нисколько!.. Если бы вас не было, и нас бы у вашего папаши не было… ведь так?
— А почему же вы… почему же вы не подумали, что я на вас тоже… вместе с отцом? — несколько оторопело даже прогудел Ваня.
Но Иртышов отозвался весело:
— Куда же на меня одного двух таких дядей?.. Неэкономично!.. На вас у меня безошибочный был расчет.
— На меня?.. Почему это? — еще больше оторопел Ваня.
— Во-от!.. «Почему»!.. Ведь вы же — наш квартирный хозяин!.. Прямой вам расчет был за меня вступиться… Теперь вот тихо-мирно можно все уладить, а уж ежели не вступились бы, — огромный мог получиться скандал… Я еще, когда вы на меня рычали, понял: себя оберегаете… свои карманные интересы.
— Понял тоже!.. А не боитесь вы, что вот сейчас я вас могу изувечить?.. Не отец уж, а я! — совсем шепотом уж и весь наклонясь к Иртышову, даже стул подвинув, сказал Ваня.
Но Иртышов только опустил правое колено, поднял левое и прищурился.
— Какой же в этом будет высочайший смысл?.. По-моему, — ровно никакого!
— Никакого?
— Решительно ни малейшего!
— Да… конечно… Но вы все-таки уедете?
— Отсюда?.. Думаю завтра это сделать.
— Нет, не только отсюда… а совсем!.. Из города уехать!
— Вы что?.. Губернатор?.. Высылаете?.. Вот сынишку нашего доктора хотят тоже выслать… власти высшие… А вы хотите меня…
Он привстал с кровати и вдруг докончил не в тон:
— А денег на дорогу дадите?