Читать интересную книгу Неполная и окончательная история классической музыки - Стивен Фрай

Стравинский — русский из русских. Даже от имени его меня пронимает радостная дрожь. Это одно из тех имен, что открылись мне лишь с посторонней помощью. Сам я открывать его попросту не желал. Кому-то пришлось насильно усадить меня перед дешевеньким школьным граммофоном, неловко притулившимся на специально для него сооруженной деревянной полке в углу комнаты, и принудительно накормить ранними балетами Стравинского. Но я их и тогда не переварил. Потребовались выжимки из «Симфонии псалмов», чтобы глаза мои расширились и я подумал: «МАМОЧКА… РОДНАЯ!» И все. С тех пор я слышу Игоря Стравинского совсем иначе. Временами он пишет для меня музыкальные картины, временами просто вручает мне комплект сборочных элементов и словно говорит: «На, собирай из них что хочешь». Самый памятный из первых случаев связан с «Жар-птицей» — я понимаю, странно, что не с «Весной священной»! Кто-то дал мне послушать самый конец сюиты «Жар-птица», и я чуть с ума не сошел. Это показалось мне встречей современной музыки с голливудским финалом. Чего я только не услышал — словно кто-то выплескивал одно ведро краски за другим на холст величиною со стену, создавая полотно в манере Поллока. Я знаю, знаю — тут смешение разных эпох, но именно об этом, казалось мне, рассказывает музыка. Однако одолевший все прочие образ возник в моей голове, когда оркестр добрался до последних аккордов. Шествие в духе Артура Дж. Рэнка[*] завершилось, эти трепетные аккорды стали началом конца. Каждый раз — КАЖДЫЙ РАЗ — мне представляется волшебный ковер. КАЖДЫЙ. Как только вступают эти аккорды, я оказываюсь на плоском, экзотическом ковре и мы с ним слегка воспаряем над полом, потом повыше, потом достигаем высокого потолка, чуть-чуть опускаемся, еще чуть-чуть и, наконец, возвращаемся на пол. Мы никуда не летали — даже если вам показалось, что об этом-то я и рассказывал! — мы просто… попробовали. Поднялись над полом, выше, еще выше, затем вниз, вниз и замерли на месте. Именно это, в точности, происходит со мной в финале сюиты «Жар-птица». Надо будет как-нибудь сходить в театр посмотреть, что, собственно ДЕЛАЕТСЯ в этой части балета.

Игорь Федорович Стравинский родился в правильное время и в правильном месте. Получив от отца — баса Императорской оперы — неплохое музыкальное воспитание, он, по счастливому случаю, познакомился с Римским-Корсаковым. Стравинскому было тогда двадцать лет, а пятидесяти восьмилетний Римский успел обратиться в величаво старевший, если уже не состарившийся, столп русской музыки. Стравинский сыграл P-К несколько своих ранних сочинений и ровно через три года стал полноправным его учеником. Они подружились — Стравинскому предстояло написать музыку и для свадьбы дочери Римского, и, впоследствии, для его похорон. Спустя недолгое время он привлек внимание крупной в хореографии того времени фигуры, Сергея Дягилева, и вскоре поразил музыкальный мир своими балетными сочинениями. Но об этом чуть позже.

ВРЕМЯ ЗАТИШЬЯ

Наступило время затишья, или, как его еще называют, пора зимородка. «Золотые годы», краткий — для истории — вздох облегчения, называйте как хотите, не называйте лишь Китом. Время, по прошествии которого все изменится необратимо. Я предпочитаю обозначать его так: «с 1911 по 1914». Пойдемте же со мной, если хотите, и мы прогуляемся вместе по этим золотым годам.

В 1911-м Стравинский снова наделал шума своей музыкой к балету «Петрушка». Тоже сильная была штука. Я знаю, первое представление «Весны священной» вылилось в громкий скандал, однако послушайте, если найдете время, «Петрушку». Поразительная музыка и, должно быть, звучавшая в 1911-м очень странно. Если вы хорошо ее знаете, вспомните «Русский танец» из «Петрушки». Вспомнили? А теперь подумайте о 1911-м. Это год коронации Георга V Теперь снова вспомните музыку — она вообще-то на музыку похожа? И еще раз о Георге V И снова о музыке. Нет, честно, похожа эта музыка на Георга V? Да нисколько! А тогда, готов поспорить, походила еще меньше. Вы меня понимаете? Я хочу сказать, что как-то они не сходятся, верно? В этом-то все и дело. Стравинский…

ОСТОРОЖНО: КЛИШЕ! ОСТОРОЖНО: КЛИШЕ! ОСТОРОЖНО: КЛИШЕ!

…«опережал свое время». Простите за такие слова, но это правда. «Петрушка», как принято считать, опередил его еще и почище, чем «Весна священная», однако именно «Весна» привела к скандалу, а в итоге и место в афише заняла первое.

Кстати сказать, 1911-й — это год, в который Кайзер произнес нечто зловещее о «месте Германии под солнцем», — тот самый, хвала небесам, год, когда тридцатисемилетний Уинстон Черчилль стал Первым лордом Адмиралтейства. В Китае пала Маньчжурская династия, стоявшая у власти с 1644 года. Ух ты! И еще раз: Ух ты! Видите?! Видите?! Ну конечно, перемены происходят всегда, еще бы, согласен. (Вы о «Петрушке» еще не забыли?) Однако на сей раз они происходят гигантскими скачками, словно в бушующем, так сказать, океане. В 1911-м аэропланы были впервые использованы для ведения военных действий — в ходе итало-турецкой, собственно говоря, войны. Сейчас-то это сообщение способно вызвать лишь реакцию наподобие «Да что вы?» или «Ишь ты». Но тогда… Военные аэропланы должны были казаться пришельцами из другого мира — такие устрашающие, такие ни на что не похожие, такие странные. ВОТ КАКОЙ мир отображал в своей музыке Стравинский, не мир «Георга-У-и-мизинчика-указующего-на-сэндвич-с-огурцом». Последнее ни к Стравинскому, ни к его «Петрушке» никакого отношения не имеет. О нет. Он пишет музыку, которая смотрит сквозь этот мир и за его пределы. Музыку, которая говорит… ну что?., говорит: «Брак, художник-кубист». Она говорит: «Пауль Клее»; говорит: «Якоб Эпштейн» — все они создали в 1911 году великие вещи: Брак — «Гитариста», Клее — «Автопортрет», а Эпштейн — надгробие Оскара Уайльда. И если вы снова вспомните, в последний раз, «Русский танец» из «Петрушки», вы, может быть, скажете даже… «Малер умер!». Что он действительно и сделал — и символически, и физически.

ДА НЕУЖЕЛИ?

М-м-м?

А?

Что?!

Именно так: умер 18 мая 1911 года, если вам требуется точная дата. Взял да и умер. Напрочь. И теперь он мертвее мертвого. Мертв, пребывает во власти смерти. «Ушел путем всех мертвых». (Думаю, стольких «мертв» в разных его вариантах достаточно? Мне просто хотелось подчеркнуть важность случившегося.)

И стало быть, ответ на все ваши вопросы таков: да, Малер очевиднейшим образом умер. Как я уже говорил.

Но если Малер умер, кто же в 1911-м сочиняет пышную, романтическую музыку? Кто сочиняет нечто отличное от «музыки перемен» à lа Стравинский? Да есть один такой — тот же Стравинский называл его «убогим и жалким». Что ж, Рихард Штраус, выйдите из толпы, сжимая в руке партитуру. Партитура, о которой я говорю, это опера «Кавалер роз». Собственно, для Штрауса она-то и была музыкой перемен — его путем вперед.

Рихард Штраус родился в семье весьма музыкальной: отец его был известным валторнистом, игравшим в оркестрах, которыми дирижировал сам Вагнер. Композиторский дар, уже оформившийся, обнаружился в нем до смешного рано — «Праздничный марш» написан им в возрасте десяти лет, — потом он учился в Мюнхенском университете, потом стал ассистентом дирижера Ганса фон Бюлова. Задним числом можно сказать, что Штраус принадлежит, пожалуй, к тем людям, которые, купив автомобиль, заворачивают его в прозрачную пленку и помещают в гараж, где он и стоит в нетронутом виде многие годы. Затем, лет через сто, они извлекают машину из гаража, снимают обертку. Машина блестит и сверкает, но по-настоящему новой не выглядит, если вы понимаете, о чем я. Все признаки новизны у нее имеются, и все же она, ну, не новая. Прибавлю к этому, что не следует принимать все, что говорит Стравинский, за чистую монету. С ходом времени наш Игорь нередко менял свое мнение по большинству вопросов и в конце концов высказывал суждение полностью противоположное тому, какое сообщал о данном предмете раньше. Так или иначе, несмотря на bons mots Стравинского, Штраус, с какой стороны на него ни взгляни, что есть силы держался за стиль и эпоху, о которых все вокруг него твердили, будто они мертвы.

МОРИС ВОЛНУЕТСЯ РАЗ

На следующий год, 1912-й, Морису Равелю исполнится тридцать семь — отличный возраст для композитора, так я считаю, особенно если и со здоровьем у него все в порядке, и впереди еще двадцать пять лет жизни. Именно так, похоже, все и было с Равелем, выполнившим в 1912-м первый заказ «Русского балета» Дягилева, создав тем самым подобие традиции. Новаторская балетная труппа Дягилева работала в Париже, среди танцоров ее числился сам Нижинский (артист, а не конь[*]). Годом раньше как раз благодаря этой труппе Стравинский встал на путь, ведший к истинному величию. Такова одна из самых приятных особенностей «великого» искусства в целом, — говоря общо, одно величие вскармливает другое. До балетной своей музыки Стравинский ничего интереснее Симфонии ми-бемоль мажор не написал — вещь получилась хорошая, но не монументальная. Сочетание же Дягилева, Нижинского, «Русского балета» и, его тоже следует помянуть, Парижа — столицы модернистского движения — заставляло любого человека играть по-крупному. Что, собственно, с Равелем и произошло. Да, у него уже имелись в запасе превосходные произведения — «Павана почившей инфанте», «Игра воды» и «Шехеразада», — однако в 1912-м он создает вещь, которую многие считают лучшим его сочинением, «Дафниса и Хлою». Как ни странно, Дягилеву этот балет не понравился. И публике, присутствовавшей на премьере, тоже. По этой части никаких перемен, как видите, не произошло.