Читать интересную книгу Неполная и окончательная история классической музыки - Стивен Фрай

1899-й был также годом, в который молодой венский композитор Ш________г написал сочинение для струнного оркестра, называемое «Verklärte Nacht»[*]. Простите, что утаил от вас его имя — мне просто не хочется пугать лошадей. Понимаете, это имя внушает людям томительное, гнетущее чувство, а при исполнении его музыки зал и вовсе приходится оборудовать дополнительными телефонами доверия[♫]. Впрочем, имя полностью приведено в сноске.

Ко времени сочинения Элгаром его «Вариаций „Загадка“» Ш________гу только-только стукнуло двадцать, — и он тоже был сыном владельца магазина, правда, обувного, а не музыкального. Отец его скончался, когда юноше было шестнадцать, и Ш________гу пришлось зарабатывать деньги, дабы содержать семью, нередко балансировавшую на тонкой грани, которая отделяет жизнь от просто существования. В итоге правильного музыкального образования он не получил, хоть уже и играл на скрипке и виолончели. Впрочем, Ш________г нашел для своего врожденного музыкального дара хорошее применение — дирижировал театральными оркестрами и аранжировал — за плату — чужую музыку. Ранние его сочинения, такие, как уже упомянутая «Verklärte Nacht», очень сильно напоминают Вагнера и даже Рихарда Штрауса, так что, если увидите имя композитора в программке концерта, сразу ударяться в бегство не стоит. Все ужасы приключились уже после того, как он написал эту вещь да, собственно, и эпические «Gurrelieder» («Песни Гyppe», датского замка, в котором жил герой этого песенного цикла, король Вальдемар), — кто-то случайно оставил Ш________га в перетопленной комнате, и у него, увы, сбилась настройка/ Ужасно, но правда[♫] ☺.

МИР ФК

Поверите ли? — уже 1901-й. Еще вчера казалось, что это было лишь позавчера. Что ж, мы воистину приближаемся к нашей неполноте, не говоря уж… не говоря… о, так сказать, окончательности. Так сказать. Ну-с, пока мы еще здесь, позвольте мне впитать цвета и звуки MCMI.

Оглянувшись через плечо на прошлый год, я вижу малоправдоподобный парный дебют «Дяди Вани» и «Лорда Джима»[*] плюс превосходно поименованное полотно Сезанна «Натюрморт с луковицами». Кроме того, в прошлом году состоялось освобождение Ледисмита и Мафекинга, после чего Британия аннексировала Оранжевое свободное государство и Трансвааль. Мужчина с Усами Величиною с Велосипедный Руль — Элгар — предложил вниманию публики «Сновидения Геронтия», вещицу, о которой Зигмунд Фрейд несомненно нашел бы что сказать в своей главной книге прошлого года — «Толкование сновидений». В другом месте другой Мужчина с Усами Величиною с Велосипедный Руль — У. Г. Грейс — ушел на покой, произведя за свою объявшую почти сорок пять лет карьеру около 55 000 пробежек. Что касается третьего Мужчины с Усами Величиною с Велосипедный Руль — Артура Салливена, — то он, как бы это сказать, умер. О господи. Какое, однако, распространение получили эти «усы величиною с велосипедный руль». Ну и пусть их, вернемся в 1901-й.

Великой новостью 1901 года стала, разумеется, кончина королевы Виктории. Да, Женщина с Усами Величиною с Вело… впрочем, нет, ничего, молчание. Так, на всякий случай. Монархиня, правившая Британией дольше кого бы то ни было, воссоединилась наконец со своим супругом, оставив трон сыну, Эдуарду VII. Другие новости: Пекинский мир положил конец Боксерскому восстанию, Теодор Рузвельт сменил павшего от руки убийцы Уильяма Мак-Кинли, а строительство Панамского канала, как ни странно, удалось согласовать, проведя для такого случая переговоры. Превосходная, между прочим, штука — переговоры. По моим представлениям, это что-то вроде исторического варианта корпоративных конференций по продажам. С легкостью могу вообразить себе такую, к примеру, беседу:

— Знаешь, я в прошлом месяце побывал на отличных переговорах!

— Да что ты? Где?

— Ну, всего-навсего во Франкфурте. (Вздыхает.) Зато в прошлом году — в Вашингтоне, вот там было неплохо!

— Фантастика!

— Да ну, куда там. Видел бы ты, как босс пытался подписать бумаги! Мороз по коже!

— Не может быть…

— Уж поверь. (Вздыхает.) М-да. В следующий раз попробую подбить их на Версаль.

— Здорово!

Что еще? Ну-с, перейдя, — по крайней мере, официально — из века поздних романтиков в век современный, мы примерно таким же манером перешли из века пара в век электричества. Я хочу сказать — более или менее. Вообще говоря, лучше все же делать ударение на «музыке» — так же как и на «веке», — потому что все эти ярлыки: «поздние романтики», «современный» — только одно собой и представляют. Ярлыки. И ничего больше. И точно так же, как никто не переходит из века пара в век электричества за одну ночь, никто не бросает романтический инструментарий и не хватается немедля за современный. Даже наоборот. Романтики еще немалое число лет будут оставаться романтиками. Собственно говоря, можно сказать, что они и теперь никуда не делись, однако этим мы займемся попозже.

Если же снова вернуться в 1901-й, так в США становится большой сенсацией регтайм, в Париже начинает голубеть Пикассо — и с немалым успехом, так что «голубым» он останется еще года четыре. (Видимо, зверобоем тогда еще не лечились.) В Италии скончался Верди, разбив тем самым сердца многих итальянцев. Сотни тысяч людей пришли, чтобы проводить его к месту последнего упокоения — в парке дома для престарелых музыкантов, что в Милане, дома, который он сам основал на доходы от своих опер. А вот у Дворжака все пока хорошо, ушедший век, в котором его чествовали как живую легенду, дал ему средства для спокойной жизни и создания множества прекрасных сочинений. В 1901-м он предлагает нам оперу «Русалка» с потрясающей арией «Песнь луне». Если вдуматься, как много хорошей музыки она вдохновила, луна то есть, — Дворжак, Дебюсси, отчасти Бетховен (хотя название придумал не он). Правда, вот в России вдохновить хоть на что-то двадцативосьмилетнего Сергея Рахманинова ей все никак не удается.

1901-й был для него поворотным годом. Вообще говоря, у Рахманинова все шло неплохо. У него имелся в запасе фортепианный концерт, имелась опера, «Алеко», и всегдашняя Прелюдия до-диез минор. Последняя и тогда уже стала для него камнем на шее, Рахманинов хоть и продолжал считать ее превосходной вещью, однако его начинало злить, что, куда бы он ни пришел, к нему неизменно лезут с просьбой сыграть ее. Нужно было сочинить новую. Но тут-то и имелась одна загвоздка.

Если честно, загвоздка эта представляла собой коктейль, состоящий на одну часть из критики с публикой и на четыре — из композитора Глазунова. Глазунову доверено было исполнение рахманиновской Первой симфонии, однако услугу он оказал коллеге-композитору прямо медвежью. Исполнение обернулось полным провалом, многие говорили, что Глазунов просто был в стельку пьян. Критика и публика разнесли симфонию по кочкам, а чувствительный Сергей впал в эмоциональную прострацию. Он сжег ноты симфонии — жест, возможно, не лишенный жеманства, поскольку инструментальные партии уцелели, — совершенно разуверился в себе и впал в хандру. Выйти из нее ему удалось лишь после хорошо документированной череды консультаций с гипнотизером, доктором Николаем Далем (друзья называли его «Валидалем» ☺). Одни уверяют, что именно «положительное внушение», или гипнотерапия, вернуло назад музу композитора, другие — что все сводилось лишь к временному творческому тупику, из которого такой человек, как Рахманинов, все равно вышел бы сам собой. Так или иначе, в 1901-м появился на свет результат, остающийся и поныне самым живучим из сочинений Рахманинова, и результат этот был посвящен «Господину Н. Далю». Речь идет, разумеется, о Втором фортепианном концерте.

Если честно, сам я по-настоящему распробовал ФК2 — да, собственно, и большую часть музыки Рахманинова — лишь относительно недавно. Моя непосредственная внутренняя реакция на столь ЧИСТЫЙ романтизм всегда была оборонительной. Я предпочитал вещи не настолько «напористые», считая, что музыке не следует насильно тащить вас за собой, когда она переходит вброд поток ею же созданной патоки, с наслаждением в оной плещась. Так я и прожил без малого три десятка лет и вдруг ни с того ни с сего просто-напросто ушел в нее с головой, как некоторые уходят с головой в любимое дело. Я дал себе волю, снес оборонительные сооружения — сначала со стороны Пуччини, которым мы тоже вскоре займемся, а после и со стороны господина Рахманинова. Теперь-то, разумеется, я жить без него не могу, как не могу жить практически без всех любимых мной композиторов, каких вы только сумеете припомнить. Для меня слушать Рахманинова — все равно что наполнить ванну густым, теплым шоколадным соусом и опуститься в нее и лежать, впивая ее содержимое, а после все дочиста подлизать. Ныне я проделываю это довольно регулярно. В музыкальном, то есть, смысле.