кантонский пилот вернул себе свою машину.
Тем же утром мы с Хулань отправились в город.
Я надела длинное зеленое пальто и повседневную обувь, потому что до центра города было три или четыре ли[12]. Что такое «ли»? Наверное, половина вашей американской мили. Добирались мы пешком, но это было так же привычно, как тебе, скажем, сесть в машину, чтобы проехать два квартала до продуктового магазина.
По дороге я зашла на почту, чтобы отправить еще одну телеграмму, на этот раз Пинат, которая уже была замужем за богатым мужчиной в Шанхае, как и предсказала гадалка. Я попросила Бетти написать все тоже: «Мы скоро таонань». Но на этот раз добавить: «Отправь четыреста юаней прямо Цзян Уэйли, лично». Бетти не стала спрашивать, что случилось с предыдущими четырьмя сотнями, но, думаю, она и так это знала.
После почты мы направились на рыночную площадь за продуктами. Было очень холодно, и я помню, как смотрела на серое, затянутое облаками небо со словами:
— Может, сегодня опять пойдет снег?
Хулань тоже посмотрела на небо.
— Мало облаков, — заметила она. — Во всяком случае, я слышала, что снег падает только один или два раза за зиму, и уж точно не два дня подряд.
На рынок мы пришли около десяти часов, а торговцы стояли возле своих товаров с самого восхода. Поэтому они были очень рады поторговаться, просто чтобы разогнать кровь. На краю торговой площади мальчишки сидели на корточках возле овощей, аккуратно сложенных прямо на земле. А в центре стояли ряды столов с корзинками с тофу и весами, горками сладкого картофеля и белой репы, коробами сушеных грибов, мисками с живой рыбой, пресноводными крабами с мягким панцирем, пшеничной, яичной и рисовой лапшой.
Мимо, выдыхая клубы пара, шел людской поток длиной с дракона. В этот утренний час люди были еще веселы, полны сил и размышляли, что бы сегодня приготовить на ужин.
Мы с Хулань пошли на сладкий запах жарящихся каштанов и оказались возле торговца, помешивавшего в корзинке темные плоды. Миновало три часа после завтрака, и мы решили себе не отказывать в лакомстве. К тому же горсть теплых каштанов с легкостью согрела бы руки.
— Вовремя вы, — сказал торговец. — Я всего полчаса назад, когда полопалась шкурка, добавил мед. — И он насыпал по шесть каштанов в два бумажных рожка.
Я только очистила один, собираясь отправить в рот его дымящуюся мякоть, как раздался истошный крик:
— Японские самолеты! Беда!
И вскоре издалека действительно донесся гул моторов, походивший на раскаты грома.
Все, торговцы и покупатели, бросились врассыпную. В суматохе корзина с каштанами опрокинулась на землю. Курицы кудахтали и бились в своих клетках. Хулань схватила меня за руку, и мы тоже побежали, словно надеясь перегнать самолеты. Рокот моторов становился все громче, пока самолеты не нависли у нас прямо над головами. Мы знали, что скоро посыплются пули и бомбы. Потом все вокруг нас одновременно упали, как от сильного ветра пшеница в поле. Я тоже стала падать. Хулань тянула меня вниз.
У меня был уже большой живот, и мне пришлось свернуться на боку.
— Нам конец! — закричала Хулань.
Я повернулась лицом к земле и прикрыла голову руками. Самолеты грохотали так громко, что я не слышала криков вокруг себя. Я чувствовала, как дрожат руки Хулань, лежащие на моих плечах. Или это я так сильно дрожала, что заставила дрожать и ее руки?
И тут звуки стали уходить. Сердце колотилось в груди — значит, я была все еще жива. Как и остальные, я принялась осторожно приподниматься. Я чувствовала себя настоящей счастливицей и была очень благодарна за свое везение. С разных сторон до меня доносились голоса:
— Благодарю тебя, Богиня милосердия!
— Спасибо!
А потом самолеты вернулись, и благодарность быстро превратилась в проклятия. Мы снова опустили головы, и я уже думала, что эти слова проклятия станут последним, что я услышу. Самолеты так и летали туда и обратно, и людские головы то поднимались, то опускались, словно мы кланялись этим страшным летающим машинам.
Я была так рассержена! И так напугана… Мне хотелось вскочить и побежать, но мое тело затекло и отказывалось повиноваться. Я отчаянно желала жить, но мысли мои были только о смерти. Может, из-за того, что люди вокруг меня плакали и тянули речитативом: «Амитаба! Амитаба!», призывая буддистского проводника в загробную жизнь.
Я подумала: а вдруг я уже умерла? Как определить? Кажется, я перестала дышать, вот только мысли по-прежнему лихорадочно бьются в голове, а руки ощущают холодную жесткую землю. И я все еще слышу звук летящих самолетов, который, похоже, уносится все дальше и дальше.
Речитатив оборвался, но никто не отваживался подняться. Все лежали тихо, не шевелясь. Прошло несколько долгих минут, и я услышала чей-то шепот. Я чувствовала, как люди вокруг меня постепенно выпрямляются. Кто-то стонал, где-то плакал ребенок. Я не хотела поднимать глаза, чтобы не видеть, что случилось. Хулань трясла меня за плечо:
— Ты не ранена? Вставай!
Но я не могла двинуться и не доверяла своим органам чувств.
— Вставай же! Да что с тобой?
Она помогла мне встать. Мы все медленно поднимались на ноги — снова как стебли пшеницы на большом поле. И все шептали вслух одно и то же:
— Крови нет.
А затем Хулань воскликнула:
— Крови нет! Только снег!
Во всяком случае, так ей сначала показалось. И, услышав ее слова, я тоже подумала, что это снег. Крупные хлопья покрывали улицу, лежали на спинах людей, скорчившихся на земле.
Но потом, подняв глаза, я увидела, как каждая снежинка, упавшая с неба, превращается в тонкий лист бумаги. Рикша, стоявший перед нами, подхватил один из этих листов и протянул его мне:
— Что тут сказано?
На листе был нарисован японский солдат, держащий на плечах маленькую китайскую девочку.
— Это от японского правительства, — ответила я. — Тут сказано, что если мы не будем сопротивляться, нам нечего бояться, нам не причинят вреда.
Но если будем — навлечем на себя беду.
А потом я услышала крики китайского солдата.
— Ложь! Ложь! — Он пинал листовки как сумасшедший. — Они говорили то же самое и в Шанхае. Смотрите, что они сделали с нами! Вот что осталось от нашей армии! Одно тряпье, чтобы утирать китайскую кровь!
Одна старуха принялась его отчитывать:
— Тихо! Возьми себя в руки! Успокойся, иначе всех нас ждут неприятности!
Но солдат продолжал кричать. Старуха плюнула ему под ноги, подобрала свои сумки и торопливо пошла прочь. Постепенно все заговорили, кто-то тоже закричал, и вскоре вся улица