и не думала о возможности гибели Вэнь Фу. Но как только эта мысль была высказана вслух, когда он сам ее высказал, мои раскрасневшиеся щеки тут же выдали черноту моей души. Как спорить с таким мужем?
Позже, тем же вечером, я узнала, насколько бессмысленным был этот спор. Вэнь Фу уже успел потратить деньги. Кантонский пилот с четвертого набора оставил свою машину в аэропорту и погиб во время вылета. Теперь эта машина принадлежала Вэнь Фу.
Ох! Как ему в голову взбрело купить что-то из имущества мертвеца?! Это же к несчастью! Вэнь Фу словно все еще вел семейный бизнес, обращая чужие смерть и горе к своей выгоде.
— Если мы действительно таонань, автомобиль пригодится для бегства. Теперь ты видишь, какой у тебя умный муж?
Конечно, я ничего ему не ответила.
— Это очень быстрая машина, — мечтательно добавил он.
— А вдруг нас отправят в глубь страны, и нам придется ехать с остальными, на грузовике или на лодке?
— Не будь дурой. Не сможем взять с собой машину — так продадим. В два раза дороже, чем я за нее заплатил. И золотом, а не бумажными деньгами.
Я начала колебаться: может, идея хороша, и я напрасно упрямлюсь?
— Должно быть, это и правда отличная машина, — произнесла я.
— Пф! Конечно, отличная! Ты что, думаешь, что я не умею заключать сделок?
Однако в тот же вечер я увидела приобретение мужа. Мы возвращались домой в старом спортивном автомобиле, кажется, «фиате». У него была срезана крыша. Как там американцы называют совсем плохие машины? А, драндулет, вот как. Это и был драндулет, маленький, битый и грязный. И он не защищал ни от дождя, ни от снега, ни от холодного воздуха. К тому же у него не открывалась пассажирская дверь. Конечно, во время войны любая машина была редкостью и роскошью. Поэтому Вэнь Фу не задумываясь отдал семье погибшего пилота сумму, в десять раз превышающую стоимость этого «фиата». И сейчас нажимал на клаксон, смеялся и спрашивал:
— Ну что? А? Что теперь скажешь?
Я улыбалась ему, показывая, как горжусь его удачной сделкой. Потом муж велел мне перелезть через заклинившую дверь. Представь, как это выглядело: я была на шестом месяце, укутанная из-за холодов в несколько слоев одежды. Мне пришлось хорошенько повозиться, чтобы перекинуть ногу через дверцу, а Вэнь Фу, сгорая от нетерпения, скалился во весь рот и сигналил гудком.
— Поехали, копуша! — крикнул он и нажал на педаль газа так, что мотор зарычал, — чтобы я подумала, что он поедет раньше, чем я перекину вторую ногу.
Мы прокатились по главному бульвару, за Восточные ворота, по узким с наледью мостам, по грунтовым дорогам Лиловой и Золотой гор. Волосы хлестали по щекам, ветер дул в уши, и внутри я вся заледенела.
— Смотри! Смотри! — кричал Вэнь Фу и набирал скорость.
Когда он заложил крутой поворот, оставив на дороге глубокие отметины, я завизжала и закрыла руками глаза.
— Хорошая машина! Очень хорошая! — кричал муж.
Он снова и снова выкручивал руль, объезжая яму на дороге и медленно ползущую повозку, запряженную ослом. Посигналив молодому парнишке, он отправил его кубарем лететь в канаву, заполненную дождевой водой. А потом переехал идущих по дороге шестерых гусят, слишком мало проживших еще на этом свете, чтобы уметь пугаться и вовремя прятаться. И всякий раз, когда я показывала на быстро приближающуюся опасность или медленно надвигающуюся преграду, кричала и закрывала глаза, Вэнь Фу хохотал. По-моему, так хорошо со мной ему никогда еще не было.
На следующий день я отказалась от автомобильной прогулки, сославшись на усталость. Тогда он пригласил Цзяго, и они уехали со счастливыми мальчишескими лицами. Потом, значительно позже, Вэнь Фу вернулся с совершенно другим лицом. Он был насуплен и зол.
— Хорошо провел время? — поинтересовалась я.
Муж не ответил. Тогда я спросила, на что он рассердился. Вэнь Фу по-прежнему не проронил ни слова. Только закурил сигарету и налил себе виски.
И тогда я спохватилась, что, когда он приехал, не слышала рева мотора. Как странно! Я выглянула из окна, затем вышла из дому на темную дорожку, чтобы осмотреться вокруг. «Фиата» не было.
— А где твоя новая машина?
Сев за стол напротив него, я наблюдала, как он пьет виски, стакан за стаканом, и курит одну сигарету за другой. И наконец он объявил:
— Та машина была никчемной. Черт бы побрал эту сраную развалюху!
На следующее утро Хулань рассказала, что же произошло. По словам Цзяго, они выехали за город, со стороны ворот Южной стены, перебрались через небольшой холм, спустились по длинной узкой дороге и свернули, как думалось Вэнь Фу, в открытое поле. Муж ехал очень быстро, гоняясь за кроликом, и воображая, что кролик — это японский самолет. Но кролик оказался шустрее и постоянно менял направление бега. Он взбежал на возвышенность, и машина последовала за ним. Вдруг дно автомобиля резко зацепилось за камни, и он застрял на них, словно одна черепаха на другой.
Муж попытался съехать с камня, Цзяго вышел и попробовал подтолкнуть машину. Тогда Вэнь Фу нажал педаль газа до упора, заставляя колеса крутиться в воздухе, а машину рычать. И вдруг — бах! Из-под капота повалил черный дым и показались языки пламени.
Оба выскочили из машины и стояли, глядя, как она горит на груде камней. Пламя поднялось выше, и им пришлось отойти подальше. И тогда, ища взглядом, чем потушить огонь, в его отсветах они увидели, где оказались. Все поле вокруг них покрывали такие же кучи камней, словно сотни черепах — дно давно пересохшего моря.
Еще до того, как Хулань это сказала, я поняла, что сделал Вэнь Фу. Он заехал на деревенское кладбище!
Хулань скрестила руки на груди.
— Разумеется, я отругала Цзяго. Как можно быть таким беззаботным! Следовало внимательнее руководить твоим мужем!
Я должна была заплакать, когда она рассказала мне, как Вэнь Фу разбил ту злосчастную машину.
Я должна была сходить с ума от злости из-за того, что он так глупо потерял мои четыреста юаней.
Но вместо этого я смеялась. Хулань подумала, что я и вправду сошла с ума, потому что я так хохотала, что у меня потекли слезы из глаз. У меня просто не было сил что-то ей объяснять.
Поэтому мне не пришлось описывать ей, что я чувствую. Как представляю себе выражение лица мужа, когда он понял, что попал на кладбище, и маленький «фиат», догорающий на камнях, — там, где плакальщики приносят дары усопшим. И как я рада, что погибший