Читать интересную книгу "Один на один с жизнью: Книга, которая поможет найти смысл - Илья В. Латыпов"

и изо всех сил демонстрировал, что ничего особенного не случилось (здравствуй, межличностное одиночество). Никто из новых одноклассников не реагировал на происходящее (хотя многие видели, что произошло в коридоре). «Ничего не замечай» – таким было правило этой школы, роднящее ее с концлагерем. К тому же это были всего лишь «пацанские разборки». Я понял, что поддержки не будет ни от кого. Кокон изоляции вокруг меня постепенно начал сворачиваться.

Однако это была только прелюдия. Основные события развернулись в шестом классе. Я учился хорошо, пытаясь таким образом компенсировать положение отверженного: на общем уровне, весьма среднем, это удавалось без особого труда. И я приглянулся однокласснице, которая входила в эту банду коротышек. Мне она не нравилась, я ее побаивался, как, впрочем, и многие другие: она была агрессивной, бесцеремонной, наглой. И вот однажды я нашел у себя на столе записку от нее: «Давай дружить!» Бесхитростное и трогательное в своей неловкости послание.

Я не знал, что ответить. Я не мог ей сказать «Ты мне не нравишься»: было страшно ранить ее этими словами и последствия могли быть плохими – ее вспышки ярости я наблюдал не раз, а за ней стояла целая банда. К тому же было совершенно непонятно, что значит дружить с ней. И когда она подошла ко мне на перемене, я промычал что-то неопределенное. А позже сделал то, чего стыжусь по сей день: показал ее записку соседу по парте, единственному приятелю в классе. Мы поулыбались, а потом этот приятель обо всем донес той девочке. И вскоре, как я подозреваю, об этой записке узнал весь класс.

Развернулась травля, которая длилась три года. Я сейчас понимаю боль и обиду этой одноклассницы: она доверилась мне и была опозорена. Но что я не принимаю и не готов принять, так это то, что месть одноклассницы растянулась на три года. К этой длительной мести присоединились другие девочки (мальчики же просто прятали глаза). Как они мстили? Весьма изощренно. Например, могли плюнуть в тетрадку. Дернуть за волосы и спрятаться среди хихикающих товарок. Украсть учебник или портфель. Громко (чтобы слышали все) издевательски обсуждать, как я выгляжу, говорю, хожу (сами знаете, как особенно тяжело это слушать в подростковом возрасте).

Прямой физической агрессии практически не было, только сама «пострадавшая» могла меня ударить и пару раз звала своих «мафиози». Иногда какая-то из девчонок вдруг оттаивала, начинала со мной разговаривать, а потом внезапно отталкивала, сказав что-нибудь вроде «О, правильно все говорят, ты тупой дебил!». И я, на какие-то минуты расслабившийся, вновь получал удар под дых.

Но самое жуткое было, когда все обступали меня на перемене так, что некуда было деться, и начинали оскорблять. Я пытался вырваться, но они заталкивали меня обратно в круг. Хорошо помню этот липкий ужас, заливавший меня с головы до ног, пылающее лицо, застрявший в горле крик.

Я был воспитан в парадигме, что девочек бить нельзя. И поэтому тот круг унижения был для меня жутким капканом. Ты позволяешь себя унижать – что ты за мужчина? Ударишь женщину – что ты за мужчина? Сорваться и начать их всех бить было бы полным, тотальным поражением, хуже, чем терпеть издевательства. Найти меткие унизительные слова в ответ? Я и сейчас пишу лучше, чем говорю, а тогда в любой перепалке проигрывал девчонкам с разгромным счетом. И если те «мафиози» удовлетворились парой драк (которые никогда не происходили один на один, что, кстати, было нарушением пацанского кодекса чести), то эта ненависть ко мне не остывала – она накатывала волнами. Когда той одноклассницы не было в школе (болела или прогуливала), это были хорошие, скучные дни.

Родителям я ничего не рассказывал – это же позор, что тебя травят девчонки! В искусстве скрывать свою боль я очень поднаторел. В восьмом классе меня уже травили меньше, время от времени. Пацаны не вмешивались: кто-то посмеивался, кто-то делал вид, что ничего не замечает. У меня все время были проблемы с зубами: я постоянно сжимал челюсти до скрипа, зубы истирались, и я был частым пациентом стоматолога. А летом 1994-го я съездил в первую археологическую экспедицию и увидел людей, которые ко мне хорошо или нейтрально относятся (в том числе школьники). И прямо заявил родителям, что хочу сменить школу. Родители как-то сразу согласились. В новой школе я три года просто оттаивал.

Впоследствии много лет, уже будучи вполне взрослым, в любом женском проявлении внимания ко мне я подозревал желание поиздеваться. Из-за искаженного старой болью восприятия я не верил, что девушка может относиться ко мне с интересом. Эмоционально застряв в той травле (а это признак травмы), я видел вместо искренней улыбки издевательскую ухмылку. И шарахался, пугался теплого к себе отношения. Требовалось немалое терпение (а я умею терпеть – часто в ущерб себе), чтобы постепенно сближаться с людьми. И еще сложнее было привязываться. Я сложно входил в новые коллективы: все время ожидал подвоха и из предосторожности старался держать дистанцию. Окончательно распутал я этот клубок, только когда занялся психологией и начал разбираться в себе.

Чувствительность к травле осталась. И неважно, во имя каких благих намерений она осуществляется, – я не приемлю ее ни в каком виде. Может быть, тот, кто организует травлю, имеет для этого основания, но это не оправдывает подобный метод сведения счетов. В моей истории противостоять травле сильно мешало чувство вины: ведь был же формальный повод – та злосчастная записка. Но чаще всего травля начинается не из-за каких-либо проступков, а в силу случайных факторов. Итог один: оглушающая отверженность, изоляция, тотальное одиночество, а изоляция межличностная часто превращается во внутриличностную, когда начинаешь себя презирать, ненавидеть или просто перестаешь понимать.

На этом примере мы можем увидеть, что такое внутриличностное одиночество (когда стыдишься, что не можешь дать сдачи), межличностное (когда не к кому обратиться за защитой и поддержкой) и экзистенциальное (когда ощущаешь, что в этом мире ты предоставлен самому себе и нет никакой силы, которая будет тебя спасать в жизненных передрягах).

Ситуации, когда группа людей травит одного, были, есть и будут. В школе, в университетах, даже в коллективах, в которых работают вполне взрослые люди. И это опыт отчаянного, ужасающего одиночества, когда ты тянешься к людям, а тебя отвергают. Насмешки, издевательства, тычки, порванные тетради, физическая агрессия…

Травля – это не единичный выпад, ссора или игнорирование одним человеком другого. Это агрессивное и систематическое преследование человека группой лиц (или же преследование маленькой группы большой), причем оно может выражаться в тотальном игнорировании, ведь цель та же: причинить эмоциональную боль, «наказать». И разумеется, те, кто травит, находят для своих действий некое рациональное объяснение – почему и зачем они осуществляют постоянное, иногда растягивающееся на годы преследование человека, за что они его «наказывают».

Отчаявшийся человек бросается за помощью к тем, кто вроде бы не принимает участие в травле, но сталкивается с еще одним ледяным душем – они отводят глаза. Потом, спустя много лет, некоторые из тех, кто молчал и делал вид, что ничего такого не происходит, говорят о стыде, о том, как тяжело было идти против тех, кто травит, и о том, как жалко было тех, кого загоняли в угол. Я вспоминаю свою вспышку ненависти, когда, обратившись однажды за помощью, услышал от приятеля: «Да чё ты паришься, ничего такого нет, ты просто нервный какой-то!» Человек все видел, но раз за разом отворачивался и быстро выходил из класса или вдруг начинал заниматься какими-то очень важными делами. Сейчас я понимаю, что за этим стояли страх и стыд, и нередко они остаются надолго, если не навсегда – свидетели травли точно так же могут получить от нее свои эмоциональные «следы».

Однажды один клиент, низко опустив голову и охватив ее руками, рассказал, сгорая от стыда, о своем предательстве: когда его друга били целой толпой, он с трясущимися коленками стоял в углу. В какой-то момент он поймал взгляд друга и не может забыть этот взгляд до сих пор. После драки он подошел к избитому товарищу