Заметим, что в историографии, либеральные потенции купечества, по сравнению с другими силами, всегда находились под сомнением. Еще советские историки совершенно справедливо указывали на слабую вовлеченность московского купечества в оппозиционное движение начала нового столетия. Действительно, лидирующие позиции в нем принадлежали отнюдь не купеческой элите. Отсюда вопрос: почему же крайняя заинтересованность в преодолении проблем, вызванных действиями власти, не вывела обиженное купечество в первые ряды борцов с режимом? Ответ на самом деле несложен. Широкое либеральное движение могли возглавить только те его участники, которые имели подлинно общественное лицо и репутация которых в глазах, прежде всего, российской интеллигенции соотносилась с декларируемыми высокими целями. Вне всякого сомнения, такой репутацией обладал ряд дворян-земцев, верных своим принципам и твердо, предпочитавших их чиновничьим карьерам. Даже революционеры, идущие на смерть за идейные убеждения, вызывали у определенной части общества неподдельное уважение. На их фоне репутация купечества представала настолько блеклой, что не только о лидерстве, но даже о какой-либо публичности в этом процессе говорить не приходилось. Общественное мнение было убеждено в том, что буржуазия руководствуется сугубо материальными интересами, в то время как дворянство способно встать выше корыстных намерений[802]. Образ аполитичного и алчного купца так прочно укоренился в сознании российского общества, что даже выставляемая на всеобщее обозрение благотворительность не решала имиджевых проблем этого сословия.
Чтобы убедиться в истинности сказанного, достаточно обратиться к русской литературе рубежа XIX-XX столетий. Карикатурный образ купца, решившего окунуться в общественную жизнь, запечатлен в пьесе «Джентльмен» (1897), написанной руководителем московского Малого театра, известным драматургом А.И. Сумбатовым-Южиным. Прототипом главного героя Лариона Рыдлова послужил потомственный фабрикант Михаил Морозов (1870-1904), представитель одной из ветвей знаменитой купеческой семьи. По сюжету этот столп делового мира Москвы без особых колебаний провозглашает себя русским самородком на фоне выродившегося дворянства. Он чувствует избыток сил, жаждет вести дела по-новому и силится изложить свои мысли в серии очерков «в смысле анализа современного общества». Рыдлов ощущает себя судьбоносной фигурой, призванной осчастливить отечество, а в знак своего покровительства жалует «таганский ярлык»[803].
Иными словами, вся пьеса демонстрирует комичность и убогость попыток толстосума стать выразителем новых общественно-политических веяний.
Притязания купечества на лидирующую роль в общественной жизни страны жестко критиковал также известный литератор той поры М. Горький, посвятивший этой теме повесть «Фома Гордеев» (1899). Действие разворачивается в среде поволжского купечества, где вызревают взгляды на судьбоносное значение этого сословия в жизни России. Выразителем новых идей выступает Яков Маякин, произносящий речи во славу русского купечества – «первых людей жизни, самых трудящихся и любящих труды свои... которые все сделали и все могут сделать»[804]. Но он встречает страстную отповедь со стороны своего родственника, молодого купца Фомы Гордеева, который явно выпадает из этого круга достойнейших людей. Гордеев с удивлением для себя обнаруживает, что не знаком ни с одним купцом, про которого не было бы известно чего-нибудь преступного:
«Вы не жизнь строили – вы помойную яму сделали! Грязищу и духоту развели вы делами своими. Есть у вас совесть? Помните ли вы Бога? Пятак – ваш бог! А совесть вы прогнали... Кровопийцы! Чужой силой живете! Сколько народу кровью плакало от великих дел ваших?»[805].
Эти эмоциональные горьковские обличения не выглядели чрезмерными. Нелицеприятное изображение купеческой буржуазии в передовой литературе совпадает с полицейскими оценками начала XX столетия. Как заключали московские стражи порядка, торгово-промышленное сословие совершенно обособилось от остальных, «смотрящих на него, говоря вообще, как на мошенника»[806].
Итак, противоречивость сложившейся ситуации вполне очевидна. С одной стороны, купеческая буржуазия провозглашала (лучше М. Горького не передать!):
«Мы фундамент жизни закладывали – сами в землю вместо кирпичей ложились, – теперь нам этажи надо строить... позвольте нам свободы действий!»[807].
С другой стороны, ничего, кроме недоверия и скепсиса, эти устроители новой жизни у общества не вызывали. Обретение общественного лица – процесс не быстрый, и купечество конца XIX – начала XX века находилось в самом начале этого пути. Надо сказать, именно поэтому многие его представители публично не заявляли о своих политических инициативах. Они пока не претендовали на роль общественного авангарда, предоставив лидерство традиционным силам – земскому дворянству и профессиональным бунтарям. Поэтому у многих тогда складывалось впечатление, что организации типа «Союза освобождения» «втянули в орбиту своего влияния... московское именитое купечество»[808]. Хотя на самом деле ни о какой пассивности капиталистов из народа говорить не приходится. Повторяем, их заинтересованность в трансформации государственного строя определялась собственными интересами. Купеческая буржуазия больше не желала оставаться заложницей правящей бюрократии и ее меняющихся предпочтений, а решение этой задачи связывала с внедрением в политическую практику конституционных и либеральных принципов.
Отношения с оппозиционными силами завязались у купечества не сразу. Это происходило постепенно, в русле масштабного просветительского проекта, инициированного представителями московского клана в конце XIX столетия. Как известно, Первопрестольная всегда позиционировала себя как общерусский культурный центр, противостоящий официальной культуре Петербурга[809]. Теперь различие культурных оттенков дополнились ярко выраженным оппозиционно-политическим подтекстом. Он наглядно проявился в ряде начинаний общественно-культурной жизни – оставивших заметный след в отечественной истории. Издательства, театры, галереи распространяли либерально-демократический дух, который, благодаря новым возможностям, проникал в широкие интеллигентские слои и в российское общество в целом. Этот процесс целенаправленно финансировался видными представителями купеческой элиты. Иначе говоря, именно они оплачивали формирование той среды, где утверждались либеральные представления о свободах, неприятие чиновничьей опеки и протест против полицейского произвола.
Здесь, прежде всего, нужно вспомнить известные московские фирмы – И.Д. Сытина и братьев Сабашниковых, игравшие значительную роль на книжном рынке страны (их общий тиражный потенциал не уступал издательским возможностям царского правительства). И.Д. Сытин, старообрядец из Костромской губернии, переехав в Москву, занялся книготорговлей. Его успех обусловило серьезное конкурентное преимущество – сбыт продукции через мелких торговцев раскольников-офеней. Именно на таких конфессиональных сетях расцвело сытинское предприятие, сосредоточившее около трети продаж лубочных изданий в России[810]. С конца XIX века оно все активнее переключается на выпуск либерально-демократической литературы. Как тогда говорили, И.Д. Сытин от офень перескочил прямо к Горькому, Андрееву, Чехову и др.[811] Его деловым партнером становится богатая купчиха В.А. Морозова, мать того самого «джентльмена», карикатурно изображенного А.И. Сумбатовым-Южиным. Причем издательство не только сбывало свою продукцию, но и помогало покупателям в подборе библиотек для чтения, что позволяло влиять на вкусы обширной клиентуры. Магазины Сытина пользовались большой популярностью у либерально настроенных слоев: как отмечалось в полицейских источниках, деятельность издательства выходила далеко за рамки чисто коммерческого предприятия[812]. К примеру, будущие члены кадетской партии отдавали Сытину агитки, «не сомневаясь в том, что его фирма всего лучше распространит листовку повсеместно, в том числе и по деревням»[813]. В конце 90-х годов издатель реализовал стремление московского купечества наладить выпуск ежедневного издания, которое смогло составить конкуренцию влиятельному петербургскому «Новому времени». Такая попытка уже предпринималась С.Т. Морозовым и С.И. Мамонтовым: они пробовали запустить газету под названием «Народ»: с этой целью вели переговоры с А.В. Амфитеатровым, выделяли нужные финансовые ресурсы[814]. Однако, только сытинский проект оказался жизнеспособным – в его руках газета «Русское слово» быстро стала одним из рупоров либерализма в стране. Кстати, сотрудники (журналисты, публицисты и т.д. ) в новое издание приглашались лично А.П. Чеховым[815]. Любопытно, но сам Сытин не мог возглавить редакцию газеты, поскольку не имел образовательного ценза, и на первых порах его заменил зять. Сын почтенного издателя – В.И. Сытин – тоже был при деле: в. 1904 году он как профессионал занимался оснащением подпольной типографии для Тверского комитета РСДРП[816]. Неудивительно, что многогранная деятельность сытинской индустрии вызывала раздражение у сторонников самодержавия, называвших эту фирму «вторым министерством народного просвещения».