разумные советы. Я тебе что говорил? Что нельзя напрягаться, что сам ужин приготовлю. Нет, ты только про бухло и «шнягу» слушаешь.
— Не могу же я позволить тебе всё делать в одиночку.
— Действительно. Вот будить посреди ночи со словами «хорош дрыхнуть, я умираю» — это совсем другое дело — ноль проблем.
Эдмунд тяжело вздохнул. Я понимала, что злится он не на меня. У него буквально на лице были написаны обвинения в халатности и неосторожности в свой адрес. В отношении учёбы и работы он у меня всегда был перфекционистом.
— Ну ты это… Только не думай, что я там что-то… — Эд начал старательно натирать кончик носа, выстраивая мысль. — Ты всегда говори, если тебе плохо — не молчи. Просто… если я бред какой-то несу, почему бы не сказать об этом?
— Не переживай так, — я, даже не задумываясь, двинула рукой, почти касаясь чёрных витых волос. Термометр из-за этого упал на простыню. К глазам подступили слёзы — движение усиливало боль.
— Не шевелись, — Эдмунд поправил прибор.
— Дай мне что-нибудь, Эд. Что угодно. Хоть тех наркотических конфет. Ты же их не выбросил, я точно знаю. Ты просто не мог их выбросить — запрятал где-то про запас или на опыты…
— Упокойся, — Эдмунд взял меня за руку. — Молчи и глубоко дыши. Сейчас я дождусь температуру и сделаю вывод, что использовать.
— Легко сказать — успокойся! — я уткнулась лицом в подушку, чтобы выровнять шею и чтобы слёзы впитывались в неё, но воздуха быстро стало не хватать и пришлось «вынырнуть».
Некоторое время мы провели в тишине, пока, наконец, Эдмунд не забрал градусник.
— Пф-пф-пф… — разглядывая шкалу, выдохнул он. — Давай-ка вот что сейчас сделаем… Я к тебе применю заклинание «заморозки». До утра спину вообще не почувствуешь.
— Всё так плохо?
— Да в общем-то наоборот, будь всё совсем плохо я бы тебя в полупарализованное состояние вводить не рискнул.
— Это должно было меня успокоить?
— Нет. Не тебя, — Эдмунд сел на край кровати. Помня, как я скривилась в прошлый раз, когда поверхность телом изогнулась, подпёр мне бок коленом. — А теперь говори, когда больно.
Мне в спину упёрся палец. Через ткань ночной рубашки я чувствовала от него лёгкую прохладу.
— Да.
Краем глаза я увидела белую вспышку.
— А тут?
Ещё одно прикасновение. Не менее болезненное.
— Да.
Вспышка. Эд передвинул руку.
— Да.
Так продолжалось долго. Эд почему-то не применял более сильную версию чар заморозки. Думаю, просто не мог, хотя, может, на это были какие-то другие причины. Даже не хотелось вдумываться, если честно — достаточно было того, что его действия дают результат.
Я перестала чувствовать спину, с трудом могла пошевелить пальцами на ногах и плечами, но смогла спокойно ровно дышать и на последнее прикосновение с улыбкой ответила:
— А вот тут уже не очень.
Эд встал с кровати и, укрыв меня одеялом сел на пол рядом.
— Оставить тебя здесь на ночь или отнести на диван?
— Ну… лучше бы, конечно, отнести, а то…
— …утром у Луны может возникнуть очень много вопросов, — закончил мою мысль Эд и положил подбородок на угол кровати.
— Она, кажется, догадывается о чём-то.
— Да… она знает, что я однажды чуть не женился, так что вполне может составить верную картину. Это не будет концом света, но не хотелось бы ворошить эту тему.
— Да, верно… — я внимательно рассматривала Эдмунда. — У меня не очень получается игнорировать наше прошлое.
Свет белой энергии не выигрышно ложился бледное лицо, подчёркивая чуть впавшие щёки и слишком длинный нос, но мне нравилось. Нравилось смотреть и узнавать каждую черточку этого лица. Лица, так давно отставшегося в прошлом, но так и не исчезнувшего из памяти.
— Ты совсем не изменился, — я с трудом придвинула руку к краю постели, проводя пальцем по его щеке.
— А ты очень, — большие тёмные глаза смотрели сейчас с такой грустью.
Я всего несколько раз видела такой взгляд. Один раз, когда его привезли в больницу с разорванным источником, второй — в последний день перед расставанием, и последний — когда, идя домой под дождём, подобрала бездомного ободранного котёнка с повреждённой лапкой.
— Что поделать, возраст, — я с улыбкой запустила пальцы в мягкие чёрные кудри. Эд не старался отстраниться.
— Мне нравится.
У меня к глазам подступили слёзы. Он чуть повернул голову, прижимая губы и нос к моей ладони.
Продолжая улыбаться, я, почти не моргая, смотрела на Эда. Образ стал расплываться из-за слёз.
— Почему ты ушёл? — я моргнула. Взор отчистился от лишней влаги, что моментально впиталась в подушку.
Эдмунд ответил не сразу. Прежде, чем я услышала от него хоть слово, глаза снова закрыли слёзы и ещё раз скатились по щекам на ткань наволочки.
— Просто… каждый раз, когда я тебя видел… — Эдмунд отвёл взгляд. Он удивительно походил сейчас на котёнка под дождём — беспомощный и напуганный. — И каждый раз, когда что-то не получалось или оказывалось под запретом… Знаешь, трудно… избавится от мысли… от… ощущения…
Эд замолчал. Ему не хватало ни слов, ни сил, чтобы высказать мысль.
— Ладно, хватит. Не думаю, что это важно теперь, — Эдмунд тряхнул головой и, поднявшись на ноги, вместе с одеялом взял меня на руки. — Пойдём, уложим тебя спать.
Эд зашагал вниз по лестнице.
Разговор не исчерпал себя, но не мог продолжаться, поэтому я молча уткнулась несостоявшемуся мужу в плечо, вдыхая насквозь пропитавшую его смесь запахов: лекарства, спирт, мыло, крапивное средство для волос и особенный запах старых книг. Ну и ещё одеколон. Не тот, что раньше, но приятный.
Главы 65–67. Луна
…
65. Луна.
…
— Хочешь сказать, ты встал раньше всех, умылся, побрился, сходил в другую треть Трое-Города, договорился, чтоб тебе дали лошадь, притащил её сюда, приготовил завтрак и вообще сделал все что можно, чтобы прийти на этот праздник как можно раньше? — я стояла в дверном проёме, разглядывая чёрненькую кобылу с белой звёздочкой на морде — Зиму.
— Ага, — Эд стоял в доме, опершись на камин, и попивал кофе.
Мама доела свой омлет и поставила миску в раковину.
— Иди одевайся, я помою, — Эдмунд, уже давно натянувший свой новенький парадный свитер с розочками и крапивой, обернул в себя остатки кофе.
Я перевела взгляд на лошадь:
— Я вас на улице подожду.
— Ага.
По совету учителя, я сегодня надела широкие дамские брюки, поэтому теперь вполне могла забраться на лошадь. Закрыв дверь в башню, я отвязала её и сунула ногу в стремя. Держась за седло, я забралась на конскую спину и поудобнее