ещё потому, что кто-то должен был тебя тормозить.
— Не тормозить, а водить в лазарет. Тормозить у тебя не очень получалось, — Эд сунул в рот вилку.
— Он как-то проводил не оговорённый с преподавателем опыт, и всё взорвалось. Ему чуть глаза не выжгло, — сообщила мне мама.
— Я тогда не то чтобы сильно ошибся. Только в мощности нагревателя.
— То есть, ты не жалеешь об этом?
— Нет, а с чего бы?
На несколько секунд воцарилась тишина. Мама снова смотрела на Эда как на идиота:
— И этот человек учит моего ребёнка, — она потянулась к вину. — Не вздумай брать с него пример, Луна.
Колокол под крышей башни качнулся, издавая громкий звон.
— Да чёрт бы вас всех побрал, — Эдмунд бросил грустный взгляд на недоеденный ужин, уже представляя, что придётся бежать к больному.
Подойдя к двери, он отпер её.
Незваной гостьей оказалась двенадцатилетняя дочь мистера Нерта. У нас с ней не сложилось близких отношения — слишком много у неё от скандалистки-матери.
— Привет, Алиса. Что стряслось?
— Привет. Сегодня Луна со своей мамой приходила к папе, и он забыл их попросить передать тебе, что утром было совещание городского совета.
— О-па, самопровозглашённые лидеры, наконец, вспомнили о делах общественных, — Эд упёрся плечом в дверной косяк. — Наконец, решили в какой цвет покрасить вывеску на въезде в город?
Повернувшись к нам, Эд пояснил:
— Три года назад они заметили, что буквы плохо видны. До сих пор не могут выбрать краску.
— Совет рассматривает этот вопрос, — девочка, скрестила на груди руки.
Местный аналог власти — сборище из десяти человек, имевших помимо этой ещё и основную работу — не считал нужным хранить в секрете свою деятельности, поэтому Алиса ошивалась на «совещаниях», проходивших в церквушке по пятницам, когда хотела.
Странная девочка. И Эд был со мной солидарен — из всех «племянников», как он сам в шутку называл детей лучшего друга, с Алисой отношения были труднее всего.
— Ты мог бы предложить совету свои идеи, а не просто критиковать.
— Всё-всё, молчу, — быстро сдался Эдмунд, потёр кончик носа и вернулся к изначальной теме разговора. — Ну, что они там решили?
— Праздник Посева состоится послезавтра.
Эдмунд отлип от косяка и просиял:
— А вот это отличная новость. Что-нибудь ещё?
— Нет, это всё. Хорошего дня.
— И тебе.
Алиса отправилась вниз с холма.
Эдмунд несколько секунд разглядывал улицу, проверяя, не случится ли с «племяшкой» что-нибудь плохое и закрыл дверь.
— Итак, девочки, вы сами всё слышали — у нас праздник! Вы как хотите, а я по случаю, бахну ещё бокальчик вина.
— Я с тобой.
— А я морс.
…
64. Пацифика.
…
Я корчилась от боли, лёжа в полной темноте. Лекарство толком не помогало, хоть я и выпила уже почти целый стакан. Краткий сон прервался приступом боли и больше не возвращался. На стене тикали часы, но я не видела время — в башне было слишком темно. И холодно. Может, опять растёт температура?
Я с трудом разлепила слезящиеся глаза и поглядела наверх. Со своего места я могла видеть кусочек верхнего этажа башни, где спал Эдмунд. Сходить к нему?
Поворот шеи — и вдоль позвоночника прокатилась волна нестерпимой боли. Будто кто-то вбивал в него раскалённые гвозди.
Вот и ответ на мой вопрос — идти, иначе к утру поедет крыша.
Задержав дыхание, я заставила себя подняться с кровати и, шатаясь, направиться к лестнице.
По дороге я остановилась, прислушиваясь: из-за шторки в «комнату» Луны не доносилось ни звука — спит.
Добравшись до ступенек, я вцепилась в перила и полезла наверх. Я пыталась не спешить, чтобы только не усиливалась боль, но в тоже время хотелось бежать. Как можно скорее преодолеть ступени, разделяющие нас с Эдом.
Шаг за шагом, ступенька за ступенькой… секунды, казалось, тянулось вечность.
Позади остались два пролёта. Я села, переводя дыхание и вытирая слёзы.
Полагаясь в большей степени на руки, подтянулась по перилам и встала на ноги. Если буду оставаться на месте — так и не получу помощи.
Снова началась эта экзекуция — движение. Осталась ли в теле хоть одна мышца, способная работать без боли? Видимо нет.
Вот и осталось немного. Всего этаж. В темноте уже виделся силуэт письменного стола.
Шаг за шагом… всё яснее становились очертания постели и фигуры на ней.
Взобравшись, я, едва держась на ногах, подошла ближе. Эд лежал на боку, негромко посапывая. Я села на краешек кровати. Матрас прогнулся, заставляя руку Эдмунда свалиться с подушки.
Он вздрогнул просыпаясь. Над нами вспыхнул маленький шарик белой энергии. Заметив меня, Эд невнятно пробурчал:
— Цифи? — он не спешил просыпаться окончательно.
— Мне хуже, Эд. Ничего не помогает.
Бывший жених несколько секунд смотрел на меня. Постепенно в его глазах появлялось осознание происходящего.
— Ты что, плачешь? — полностью придя в себя, Эдмунд постарался выпутался из одеяла. — Так, подожди… а ну ляг сюда.
Он натянул брюки и, прихватив рубашку, свесился через перила. На первый этаж полетело несколько сгустков сияющей энергии. Что-то негромко зашуршало и застучало внизу. Готова поспорить, Эд призвал крапиву, чтобы она принесла ему какие-то инструменты и лекарства.
Я медленно опустилась на живот на освободившуюся кровать и подмяла под себя подушку.
— Поясница, как обычно? — Эд натянул рубашку и сел рядом со мной. Он говорил тихо, стараясь не проявлять лишних эмоций.
— Нет. Всё. Абсолютно всё, — выдавила я. Под весом Эдмунда матрас прогнулся и лежать стало не так удобно.
Видимо догадавшись об этом, Эд слез с кровати и сел рядом на пол. Мне стало заметно легче.
Крапива принесла сумку, Эд достало из неё термометр.
— То, что всё болит, это само собой разумеется, — Эдмунд мягко подвинул мою руку, вкладывая подмышку градусник. — А что сильнее всего? У меня вот болели поясница и грудная клетка. Ты раньше жаловалась на спину. Сейчас что болит?
— Спина.
— Вот. Всё как обычно.
Эдмунд зажёг у меня перед глазами шар-светильник, проверяя зрачки.
— Реакции есть, — констатировал он и тяжело вздохнул, явно снижая градус волнения. — Начинай бояться — тебя лечит идиот.
— Почему?
— Потому, что ставить эксперименты с вином и зельем стоило бы в другой день, когда неудачный результат не наслаивался бы на усталость. У тебя и так на организм сегодня шло слишком большое напряжение, а тут ещё этой шнягой сверху шлифануло.
— Шнягой шлифануло, — повторила за бывшим женихом я. — Почему ты не можешь выражаться нормальным человеческим языком? Что это ещё за «шняга»?
— «Шняга» — то же, что «фигня». И что ты к словам придираешься? Лучше бы не их слушала, а