Для обоих медвежат настали затем времена испытания. Всю ночь Тир и Исквао провели вместе в густых кустах ивняка и в зарослях можжевельника по берегу ручья. Рано утром Пипунаскус подполз к своей матери поближе, но Тир опять отшвырнул его в самую середину ручья. Это второе видимое доказательство неудовольствия Тира произвело на Мускву такое впечатление, что в данное время оба старших медведя были совершенно не расположены видеть около себя маленьких медвежат, и результатом этого явилось то, что всю ночь напролет Пипунаскус и он провели в воинственном настроении и злились друг на друга. Тир и Исквао больше уже не выходили. Вероятно, за всю ночь они отходили от подошвы горы не более как на двести или на триста аршин, и благодаря этому Мусква получил возможность отдохнуть, но спал все-таки плохо, так как каждую минуту боялся прозевать уход Тира.
Весь следующий день Тир и Исквао оставались в зарослях, и, таким образом, Мускве с утра пришлось добывать себе еду самому. Он любил нежную траву, но она была совсем не питательна. Несколько раз он видел, как Пипунаскус раскапывал землю у самого ручья, и кончил тем, что сам стал сгонять его и обшаривать вырытые им ямки. В них он находил белые, похожие на луковицы, нежные корешки, которые нашел самым сладким и самым вкусным кушаньем из всех, какие когда-либо ел, даже не исключая и рыбы. Там их оказалось много, так что в конце концов он сам принялся за их выкапывание и делал это до тех пор, пока не заболели у него нежные ноги. Но все-таки он был доволен, что с аппетитом поел.
Благодаря Тиру опять разодрались Мусква с Пипунаскусом. Поздним вечером оба старых медведя лежали бок о бок в кустах, когда, без всякого, по-видимому, повода, Тир широко разинул свою громадную пасть и издал низкий, протяжный, оглушительный рев, очень похожий на тот, которым он заревел, когда раздирал на части черного медведя. Исквао подняла голову и тоже заревела так же, но оба оставались во время этой операции в самом благодушном и счастливом настроении. Почему именно во время своего спаривания медведи исполняют такие дуэты, составляет тайну, которую могут объяснить только сами они. Дуэт этот исполнялся около минуты, и в течение этой необыкновенной минуты лежавший в стороне в кустарнике Мусква подумал, что это наступил наконец давно желанный час, когда Тир отколотит мамашу Пипунаскуса. И тотчас же поглядел на Пипунаскуса. К несчастью, в это самое время маменькин сынок выполз из своего укромного местечка, и Мусква бросился на него и не дал ему даже и вздохнуть. Пипунаскус повалился, как толстый ребенок. Несколько минут они кусались, барахтались и царапали друг друга, причем больше всего старался кусаться и царапаться именно Мусква, в то время как Пипунаскус всю свою энергию и все время тратил на отчаянные вопли. Кончилось тем, что старший медвежонок вырвался и вновь обратился в бегство. Мусква бросился догонять его и гнал его перед собой то в кусты, то обратно, то к самому ручью, то назад, то на подъем, то вниз, до тех пор, пока наконец не умаялся сам и не лег на живот отдыхать. В это самое время из зарослей вышел и Тир, и притом совершенно один. Казалось, что за все истекшее время он заметил Мускву только в первый раз. Затем он понюхал ветер, тянувший над долиной и в долину, и после этого круто повернулся и зашагал прямо к отдаленным вершинам, по которым они шли сюда и ранее. Мускву это обрадовало и в то же время удивило. Ему все еще хотелось побежать в кусты, поворчать и потрепать за шкуру мертвого медведя, который должен был еще находиться там, и, между прочим, покончить и с Пипунаскусом. Он помедлил немного, а затем все-таки побежал за Тиром и все время, как и раньше, стал следовать за ним по пятам.
Так закончились роман Тира и первая драка Мусквы. Теперь они вместе следовали опять на восток, чтобы столкнуться со страшной опасностью, которая уже надвигалась на четвероногих зверей, живших в этих горах, – опасностью, которая была безжалостна, от которой не было спасения и которая влекла за собой верную смерть. Немного спустя вышла из зарослей и Исквао и, как и Тир, понюхала воздух. Затем она отправилась в совершенно противоположную сторону, поднялась на горный кряж и медленно, но настойчиво стала продолжать свой путь прямо на запад. Пипунаскус все время бежал за ней.
Глава XIV
Прибытие собак
Когда Тир подошел к подъему, который вел к проходу из одной долины в другую, то он повернул к югу, в те края, которые отстояли от места убийства черного медведя на двадцать миль. Это означало для Мусквы, что он и Тир прощались почти навсегда с Пипунаскусом и его матерью. На деле же Тир испытал только первые радости нормального медвежьего медового месяца и теперь собирался продолжить их наедине и подкормиться. И Исквао также не сразу отправилась к себе домой, хотя и пошла прямо на запад. Послезавтра, если судьбе не будет угодно помешать этому, они встретятся опять и снова разлучатся только на день или на ночь. Так их роман будет тянуться от двух недель до целого месяца, пока Исквао не охладеет, не сделается угрюмой и не отправится к себе домой уже до будущего года, причем ее последнее «прости» Тиру, быть может, выразится в звонкой пощечине ему прямо по морде. Но планы каждой живущей на свете твари часто меняются к худшему; это может относиться также и к медведям.
Простившись с Исквао и с Пипунаскусом, громадный гризли и рыжеголовый медвежонок всю ночь пробродили под звездами без сна. Тир не охотился на дичь. Он взобрался на почти отвесный подъем, потом по шиферному скату горы спустился к котловине и там в маленьком скрытом углублении у подошвы горы нашел лужок с нежной зеленой травой, среди которой в большом количестве росли злаки с нежными стеблями, листьями, как у лилии, с пятилепестковыми цветами и с вкусными грушевидными корнями. Здесь-то всю ночь он раскапывал землю и ел.
Мусква, который давно уже наглотался разных корешков, не ощущал голода, а так как весь день прошел для него в полном отдыхе, если не считать его драки с Пипунаскусом, то он нашел эту ночь, – сперва под яркими звездами, а потом при полном лунном освещении, – весьма приятной. Луна взошла в десять часов и была такая полная, такая яркая и красивая, какой Мусква еще ни разу не видел ее за свою короткую жизнь. Она поднималась из-за гор с таким заревом, что было похоже, будто там был лесной пожар, и затем осветила все Скалистые горы феерическим светом. В котловине, в лугах которой и всего-то было каких-нибудь десять десятин, было светло как днем. Маленькое озерко у подошвы горы сверкало, как зеркало, и узенький ручеек, который питал его водой от таявших на тысячефутовой высоте снегов, спускался вниз яркими каскадами, которые отражали от себя лунный свет так, что казались бриллиантами. По лужку были рассеяны небольшие группы кустов и то там, то сям поднимались сосны и лиственницы, точно посаженные здесь специально для красоты. Невдалеке, невидимые для Мусквы и для Тира, спали овцы. Не отходя далеко от Тира, Мусква переходил от одного места к другому, обшаривал группы кустов и обнюхивал мрачные тени лиственниц и сосен и бродил по берегу прудка. Здесь он нашел мягкую трясину, которая была настоящим благодеянием для его ног. Раз двадцать в течение ночи он залезал в эту грязь.