Пахло рыбой.
Гризли медленно стал обходить берег озера. Скоро он наткнулся на устье ручейка, впадавшего в это озеро. Он был не более двадцати футов в ширину, он был темен, спокоен и глубок, как само озеро. Тир поднялся вверх по этому ручейку ярдов на сто, пока наконец не дошел до того места, где несколько упавших через него деревьев образовывали запруду. У этой запруды вся вода была покрыта зеленью. Тир знал, что должно было находиться под этой зеленью, и очень осторожно взобрался на деревья.
Он остановился как раз на самой средине ручья и правой лапой отогнал в сторону зелень, так что там образовалось совершенно чистое пространство воды. Мусква блестевшими от любопытства глазами наблюдал за ним с берега. Он догадывался, что Тир принялся за добывание еды, но как он это сделает и что добудет из воды – это интересовало его сверх меры, несмотря на тяжкую усталость. Тир растянулся во всю свою длину и лег на живот, свесив голову и правую лапу с бревен. Затем он погрузил эту лапу на целый фут в воду и стал терпеливо ожидать. Он видел все ясно, до самого дна ручья. Некоторое время он видел только это дно, валявшиеся на нем палки да торчавший сбоку корень дерева. Затем под ним проплыла какая-то длинная тень; это была огромная форель. Для Тира она плыла слишком глубоко, и он не сделал ни малейшего движения, чтобы ее поймать. Он терпеливо ожидал. Скоро его терпение было вознаграждено. Из-под зелени всплыла прекрасная красно-пятнистая форель, и так внезапно, что Мусква даже взвизгнул от ужаса, громадная лапа Тира плеснула в воздух целым дождем воды, и рыба шлепнулась на землю как раз в трех футах от медвежонка. Тотчас же Мусква набросился на нее. Пока она билась и трепетала, он уже вонзил в нее свои острые зубки. Тир поднялся на бревнах, но когда увидел, что Мусква уже распоряжается рыбой по-своему, снова принял свою прежнюю позицию. Не успел еще Мусква окончить свою первую жертву, как новый фонтан брызг взвился в воздухе и на берег, кувыркаясь на лету, упала другая форель. На этот раз Тир поспешил к ней сам, так как испытывал голод.
Это был роскошный завтрак, который они имели у тенистого ручья в тот ранний полдень. Пять раз Тир вытаскивал рыбу из-под зеленой пены, но ни за какие деньги Мусква не съел бы больше того, сколько съел уже от первой рыбы. После этой своей тризны они разлеглись в прохладном, укромном местечке около запрудивших речку стволов. Мусква спал некрепко. Он начинал понимать, что его жизнь не являлась для него простой шуткой и целиком зависела от него самого, и уши его поэтому прислушивались уже сами собой к малейшему звуку. Всякий раз, как Тир шевелился или тяжело вздыхал, Мусква был уже настороже. После марафонского бега за гризли в этот день он был полон беспокойства, какой-то странной боязни, что он может потерять своего громадного друга и кормильца. Но Тир и не проявлял никакого намерения покинуть своего маленького друга. Он уже полюбил его.
Не одно только желание покушать рыбки и не один только страх перед врагами заставили Тира пробраться в эту страну. Всю последнюю неделю он испытывал какое-то все возраставшее беспокойство, которое достигло своей высшей точки в эти последние два или три дня бегства и самозащиты. Он был полон какого-то странного и неудовлетворенного желания, и, пока Мусква спал по-детски у себя под кустом, уши Тира прислушивались к малейшим звукам, и нос то и дело внюхивался в воздух. Ему нужна была самка. В это время он питался одной только рыбой, и чем более он ел ее, тем сильнее становился шедший от него рыбный запах. Едва ли Тир догадывался, что именно этот самый запах пятнистой форели и привлекал к нему его возлюбленную. Во всяком случае он ел рыбу, и от него несло ею на далекое расстояние. Стоял июнь, а в это время он всегда ожидал появления около себя медведицы, которая должна была явиться к нему с западных гор. Он принадлежал к зверям со строго размеренными и установившимися привычками и потому-то и совершал эти свои экскурсии из одной долины в другую, заходя так далеко, что добирался даже до самой Бабины.
За два часа до захода солнца он встал, потянулся и выловил в речке еще три рыбы. Мусква отъел у одной из них голову, а Тир покончил с остальным. Затем они вновь отправились в странствование.
Теперь уже Мусква вступал в новый мир. В нем уже не было прежних знакомых звуков. Веселого рокота вод, как это было в верхних долинах, он уже более не слыхал. Не было уже здесь ни сурков, ни сусликов, ни жирных кротов. Озера были тихи, мрачны и глубоки; у самых корней деревьев, в глубокой тени, стояли лужи, так близко вода подходила к самым лесам. Здесь уже не было камней, через которые нужно было перелезать, а валялись только сырые, полусгнившие стволы деревьев, кучи бурелома и высохшие кустарники. И воздух кругом был совсем другой. Кругом было очень тихо. По временам они проходили по удивительному ковру из мягкого мха, в котором ноги Тира тонули по самые щиколотки. И лес был до странности угрюм и полон таинственных теней, и в нем тучей висел тяжелый запах разлагавшихся растений. Здесь уже Тир шел не так быстро. Молчание, мрачность леса и угнетавший запах, казалось, заставляли его соблюдать особую осторожность. Он выступал не спеша, часто останавливался, оглядывался по сторонам и прислушивался; принюхивался к лужам, стоявшим у самых корней деревьев; каждый новый звук заставлял его останавливаться, опускать голову и прислушиваться. Несколько раз Мусква видел какие-то мрачные тени, перелетавшие с места на место во мраке. Это были большие серые совы, которые по зимам обыкновенно становятся совершенно белыми. И всякий раз, как становилось наиболее темно, они натыкались на пятнистое, увертливое, с хищными глазами существо, которое, как шар, откатывалось в сторону при виде Тира. Это была рысь.
Было еще не совсем темно, когда Тир выбрался, наконец, вполне благополучно на открытое пространство, и Мусква увидел берег речки, а затем и большой пруд. Здесь уже дышалось легко, было тепло и виднелись какие-то новые существа. Это были вовсе не рыбы, и все-таки казалось, что они жили в воде, из которой поднимались четыре конические массы, походившие на копны сена, измазанные сверху грязью. Когда бы Тир ни приходил в эти места, он всегда посещал эту колонию бобров и не отказывал себе в удовольствии пообедать или позавтракать толстым молодым бобром. В этот вечер он не был голоден и спешил. Несмотря на оба эти обстоятельства, он все-таки задержался на несколько минут в тени у самой запруды. Бобры уже принялись за свою вечернюю работу. Мусква скоро понял, что означали эти сверкавшие, двигавшиеся борозды по поверхности воды. В начале каждой такой борозды всегда виднелась темная, плоская голова, и он видел, что большинство этих борозд начиналось в дальнем конце запруды и направлялось прямо к длинной, низкой плотине, которая преграждала воду на сто ярдов к востоку. Эта своеобразная плотина всегда казалась странной для Тира, но, узнавая постепенно жизнь бобров, он стал понимать, что его друзья-инженеры, которых он поедал только случайно, каждой такой новой плотиной старались увеличивать свои владения. Пока он и Мусква смотрели на них, два толстых бобра спилили зубами с дерева обрубок длиной четыре фута, который упал в воду со страшным всплеском, и один из них стал гнать его к месту постройки, тогда как его оставшийся компаньон принялся за новую работу. Вслед за тем последовал треск в лесу и на противоположной стороне запруды – это и там бобры свалили целое дерево. Тогда Тир направился прямо к плотине.