Будучи в любовном настроении, Тир более или менее походил на человека, то есть становился таким же идиотом, как и тот. Его привычки, которые были в другое время так же неподвижны, как и звезды на небе, теперь сводились на нет. Он забывал даже поесть, и всем суркам и кротам наступала лафа. Он становился неутомимым. В поисках он бродил ночью так же упорно, как днем. Вполне естественно, что в такие исключительные часы он совершенно забывал о Мускве. По крайней мере раз десять до захода солнца он пересек взад и вперед ручей, и разочарованный и почти выбившийся уже из сил медвежонок бродил за ним и по пути должен был плавать и барахтаться в воде, так что раз даже чуть не утонул. На десятый или двенадцатый раз, когда Тир опять стал переходить через ручей, Мусква наконец возмутился и пошел своим берегом самостоятельно. Но гризли скоро вернулся к нему обратно.
Вскоре после этого, как раз во время самого захода солнца, случилось нечто неожиданное. Дувший до того легкий, слабый ветерок вдруг повернул прямо на восток и принес с собой с западных скатов, за полмили отсюда, тот самый запах, от которого на целые полминуты Тир так и застыл на том месте, где стоял, а затем со всех ног помчался туда самой нелепой походкой, какою только могут ходить четвероногие. Мусква покатился вслед за ним, как шар, то и дело опасаясь за свою жизнь и чувствуя, как при каждом прыжке земля ускользала у него из-под ног. На пространстве этой полумили он обязательно потерял бы Тира, если бы сам гризли не остановился у подошвы первого подъема, чтобы вновь ориентироваться. Когда он уже влез на этот подъем, то Мусква увидел его наконец и с жалобным криком, чтобы тот его подождал, снова бросился за ним вслед.
С подъема около трехсот ярдов гора спускалась вниз, в котловину, и в ней, в этой котловине, так же внюхиваясь в воздух, как это делал Тир, стояла прекрасная самка гризли и около нее находился ее последний, уже годовалый медвежонок. Тир был от нее всего только в пятидесяти ярдах, когда взобрался на подъем. Здесь он остановился и посмотрел на нее. И Исквао, что значит по-индейски «самка», тоже посмотрела на него. Затем последовало чисто медвежье знакомство. Вся спешка, вся горячность и все пылкие желания, казалось, сразу оставили Тира. И если то же самое испытывала до этого Исквао, то и она вдруг сделалась ко всему крайне равнодушна. Около трех минут Тир стоял и безразлично оглядывался по сторонам, что дало Мускве время отойти назад и спрятаться подальше в ожидании новой дуэли. Так как Тир делал вид, будто находится от Исквао за целую тысячу миль, а может быть, и дальше, то и она со своей стороны сошла с плоского камня и занялась ловлей муравьев и личинок. А чтобы и его не заподозрили в недостатке стоицизма, Тир тоже сорвал пучок травы и съел ее. Исквао подошла к нему шага на два, и Тир придвинулся к ней на столько же, и притом как бы случайно, невзначай, и так они стали подходить один к другому. Это Мускву удивило, пришел в недоумение и старший медвежонок, и оба они сели на задние лапы, как две собаки, один втрое больше ростом другого, и стали выжидать, что будет дальше. Чтобы приблизиться один к другому на расстояние в пять футов, Тиру и Исквао понадобились целые пять минут, и затем оба они стали кокетливо обнюхиваться носами. Поняв это превратно, старший медвежонок подошел к ним поближе. Он был уже того возраста, когда индейцы называют таких медвежат длинным именем «Пипунаскус», то есть «годовичок». Этот годовичок теперь смело подошел к Тиру и к своей матери. Некоторое время Тир, казалось, не замечал его. А затем он вытянул свою правую лапу во всю длину и дал ею Пипунаскусу такого тумака, что тот отлетел на целые две трети пространства, отделявшего их от Мусквы. Мать не обратила ровно никакого внимания на такое унижение своего отпрыска и все еще продолжала любовно обнюхиваться носами с Тиром. Однако Мусква подумал, что это было только интродукцией к другому, беспощадному сражению, и, отчаянно взвизгнув, со всех ног бросился со скалы на Пипунаскуса и навалился на него всем телом.
Пипунаскус был «маменькиным сынком», то есть представлял собой одного из тех медвежат, которые следуют за матерью и во второй сезон, вместо того чтобы приучаться добывать себе пищу самим. Он был сосунком целых пять месяцев; его мамаша сама старалась вложить ему в рот лучшенький кусочек; он был жирный, толстый и блестящий. Одним словом, это был настоящий баловень. С другой стороны, за эти несколько последних дней Мусква действительно сильно возмужал и, хотя был ростом втрое меньше Пипунаскуса, и притом у него болели ноги и ломила спина, – он, как молния, бросился на маменькиного сынка. Еще не пришедший в себя от тумака Тира Пипунаскус при этом нападении на него начал жалобно взывать к матери, прося у нее помощи. Он никогда еще в своей жизни не дрался, и потому тотчас же повалился на спину и затем на бок и стал биться, царапаться и визжать, а Мусква то и дело стал вонзать в его тонкую шкурку свои острые, как иголки, зубы. Как-то Мускве удалось схватить его прямо за нос и глубоко запустить в него зубы, и сладкоежка Пипунаскус только жалобными криками взывал к своей матери, чтобы та спасла его от смерти. На эти его крики Исквао не обратила ровно никакого внимания и все еще продолжала обнюхиваться с Тиром. Под конец, высвободив свой окровавленный нос, Пипунаскус сбил с себя Мускву и бросился бежать от него без оглядки. Мусква храбро последовал за ним вдогонку. Два раза они обежали вокруг котловины и, несмотря на свои короткие ноги, Мусква так загнал Пипунаскуса, что тот в испуге бросился в сторону, забежал за скалу и растянулся под ней. Здесь Мусква принялся за него опять и продолжал бы кусаться и издеваться над ним до последних своих сил, если бы случайно вдруг не увидел Тира и Исквао, которые медленно переваливали через кряж, чтобы уединиться в равнине.
Почти тотчас же он позабыл о драке и стал смотреть во все глаза. Его удивило то, что вместо того, чтобы разорвать эту медведицу на части, Тир преспокойно уходил вместе с ней. Пипунаскус тоже выполз из-за камня и стал глядеть. Тогда Мусква поглядел на Пипунаскуса, а Пипунаскус поглядел на Мускву. Рыжеголовый медвежонок уже стал облизываться, не зная, что ему делать: доставить ли себе удовольствие в предстоящей драке с Пипунаскусом или же подчиниться повелевавшему долгу и последовать за Тиром. Но Пипунаскус не дал ему возможности сделать выбор. С жалобными воплями он помчался вслед за матерью.
Для обоих медвежат настали затем времена испытания. Всю ночь Тир и Исквао провели вместе в густых кустах ивняка и в зарослях можжевельника по берегу ручья. Рано утром Пипунаскус подполз к своей матери поближе, но Тир опять отшвырнул его в самую середину ручья. Это второе видимое доказательство неудовольствия Тира произвело на Мускву такое впечатление, что в данное время оба старших медведя были совершенно не расположены видеть около себя маленьких медвежат, и результатом этого явилось то, что всю ночь напролет Пипунаскус и он провели в воинственном настроении и злились друг на друга. Тир и Исквао больше уже не выходили. Вероятно, за всю ночь они отходили от подошвы горы не более как на двести или на триста аршин, и благодаря этому Мусква получил возможность отдохнуть, но спал все-таки плохо, так как каждую минуту боялся прозевать уход Тира.