Читать интересную книгу Эсеры. Борис Савинков против Империи - Александр Андреев

В Петербурге эсеровскому боевому отряду было также очень сложно работать. Двадцатипятилетний Михаил Швейцер, сын смоленского купца, входивший в тройку руководителей Боевой Организации, вскоре после приезда нарвался на провокатора, местного эсера Табарова, агента Центрального Комитета, пользовавшегося его полным доверием. Михаил Швейцер, он же Артур – генри Мак-Кулон, он же «Павел», мастер-взрывник с холодным и острым умом даже среди членов Боевой Организации отличался удивительным бесстрашием, особенно в самых опасных ситуациях. Эти черты характера внушали к нему у товарищей по партии «чувство почтительного удивления и нежной бережливости». Работавшая с ним в Петербурге П. Ивановская вспоминала: «Красивая, английского типа наружность, чистое безусое лицо, ясные синие детской чистоты глаза, сильно молодившие его лицо, разлитая интеллигентность во всех чертах его наружности резко выделяли его везде. Но в его движениях, словах, в манере передавать свою мысль, в обсуждении исполнения работы сразу чувствовался человек большой деловитости и характера. Твердая походка, твердое пожатие руки, спокойная, неторопливая речь, без многословия, глубокая обдуманность в мыслях старили его на много лет. Из немногих слов становилось ясным, что слабость, слюнтяйство он выносил с трудом. Работникам-новичкам его отношения были полны бережности и внимания, но пощады от него было ждать трудно».

Через день статского советника Татьяну Леонтьеву, вращавшуюся в высшем свете и принятую в доме петербургского генерал-губернатора Д. Трепова, Швейцер узнал, что 1 марта 1905 года на панихиду по взорванному «Народной волей» императора Александра II в Петропавловскую крепость приедут Великий князь Владимир, Трепов, министр внутренних дел А. Булыгин и его заместитель П. Дурново. Швейцер решил взорвать их на улице при подъезде к крепости. Все сановники вроде бы должны были приехать на панихиду по Троицкому мосту. Проблема была в том, что больше двух метальщиков мост визуально не выдерживал, а Швейцер хотел, чтобы их было двадцать. Нужно было изучать весь маршрут к Петропавловской крепости от штаба гвардии, дома губернатора и МВД. В террористах нехватки не было. Ивановская писала: «Успешно оконченное дело Плеве вызвало общий подъем, сразу принесший много новых работников, вошедших и желавших вступить в Боевую Организацию. Эти малоизвестные искренние люди, девушки и юноши, в огромном строительстве будущего желали быть, в лучшем случае, простыми каменотесами для возведения свободного и нового царства любви и братства. Они по силе своих способностей стремились ускорить выход вольный, правдой и любовью обвеянный свет, сдвинуть общими дружными усилиями давящую каменную глыбу, так долго и беспощадно приглушавшую в стране все яркое. Правительство, как желтая лихорадка или чума, сотни лет опустошало нашу скорчившуюся страну. При виде этого чудовищного людоедства, глумления над совестью, чье сердце не дрожало мстительной злобой против этой шайки убийц, укрепленных законом и человеческой глупостью. Казалось, еще небольшое усилие, еще удар, сильный, громовой, – и народ проснется и выпрямится, как растение в лучах солнца».

Десять боевиков под видом посыльных, извозчиков, уличных торговцев занимались выслеживанием сановных маршрутов весь световой и несветовой день. Наружным наблюдением руководил старый эсер Сергей Барыков, впервые арестованный еще в 1901 году в томской типографии. Швейцер в меблированных комнатах «Бристоль» готовил почти двадцать бомб и анализировал поступавшую информацию, бесперебойно поступавшую на угол Большой Морской улицы и Вознесенского проспекта. Татьяна Леонтьева забирала и хранила уже готовые бомбы и всю конспиративную переписку. Она докладывала Швейцеру все новости о заседаниях Комитета и Совета Министров, привычках Зимнего дворца, маршрутах сановников. Боевики жили в ужасных условиях петербургской бедноты, что вызывалось жестокими условиями конспирации. Ивановская писала об убийце уфимского губернатора Богдановича и участника убийства Плеве, своем старом товарище Егоре Дулебове, в январе 1905 года извозчике Петре Агапове:

«Он был еще молод, силен физически, смел и упрямо настойчив в принятой на себя обязанности тянуть лямку извозчика. Коренастый, плотно сбитый, со «смекалистым» лицом крестьянина, прямой и бесхитростный, Петр как-то болезненно переживал потерю старых друзей-братьев, спаянных верой и единой опасностью.

Жил он, подобно всем нелегальным извозчикам того времени, тревожно. Мы ехали куда-нибудь далеко на окраину города, в пустынное место. Он оборачивался ко мне и делился своими переживаниями, всеми сомнениями, наблюдениями, успехами, конфликтами с полицейскими, указывал чересчур «шпиковские» районы: «Вот тут как будто черт их тащил в решете, да и рассыпал в изобилии».

Петр работал дольше других, но никогда не жаловался на действительно пакостную, прямо собачью жизнь, полную скверноты. Извозчичьи квартиры грязные, тесные, за много десятков лет отложившие на полу и стенах всю нечисть, вносимую ногами, одеждой и потными телами. Жилища эти неописуемы, их надо видеть. Спя на голом полу вповалку, не раздетые, они вынуждены порой тут же просушивать мокрые принадлежности своего туалета. Ночные извозчики, находя дневных еще спящими, одолеваемые сном, усталостью, валятся без разбору на спящих, сдавливая их, как поленья дров, толкая, давя. Дневной подымается, ночной торопится во всем своем одеянии втиснуться в свободную трещину. Для полноты этой «проклятущей жизни» надо прибавить еще неумолкаемый гомон, сутолоку, ругань раздраженных теснотой, ночные вставанья, чтобы задать корм лошадям и другие прелести бытия.

Совершенно в таких же условиях жили и наши извозчики, с прибавлением еще тревоги выдать себя невзначай высказанным мнением или поступком, несвойственным этой среде. Под конец стало заметно, что силы крепкого Петра падают. Несколько раз, проездивши с заряженными бомбами в экипаже, при любом толчке могшими взорваться, Петр возвращался неузнаваем, с осунувшимся лицом, с глубоко запавшими глазами.

Совсем накануне ареста он сказал: «Мы в кольце шпиков, нас, видимо, выследили, нужно как можно скорее кончать, или же я один со всем этим управлюсь». Арестованный 17 марта, Петр сидел в Петропавловской крепости и там сошел с ума. И в больнице святого Николая в 1908 году потухла эта молодая, хорошая, на редкость чистая жизнь».

Все было готово к взрыву на Троицком мосту утром 1 марта 1905 года. Всю ночь Швейцер вставлял запалы в двадцать бомб в гостиничном номере и думал, не упустил ли он чего-нибудь в расстановке террористов, на пути сановников к Петропавловской крепости. Это совмещение было свыше сил обычного и даже революционного человека. На какой-то бомбе Швейцер сломал хрупкую стеклянную трубочку взрывателя и взорвался. Номер 27 и все номера вокруг разнесло, включая нижний этаж с рестораном. В гостинице и доме напротив вылетели все стекла в тридцати шести окнах, тротуар и мостовая Вознесенского проспекта у «Бристоля» были завалены досками, обломками перекрытий и мебели. В сквере перед Исаакиевским собором вырвало решетку на расстоянии в двадцать метров, там же в нескольких местах лежал труп Швейцера.

Слух в взрыве мгновенно облетел Петербург. Полицейские эксперты без труда установили, что взорвалось огромное количество динамита. Департаменту полиции стало ясно, что в имперской столице готовился крупнейший террористический акт, и он бросил на расследование случившегося лучших сыщиков. Руководство петербургским боевым отрядом перешло к Борису Моисеенко, который решил ждать приезда в Петербург Бориса Савинкова, приходившего в себя после удачного взрыва в Москве Великого князя Сергея Александровича. Петербургское охранное отделение потребовало у местных провокаторов выдать боевиков, но после смерти Швейцера все связи оказались потерянными, а террористы успели сменить адреса. Фамилии в паспортах, по которым они жили, были известны только их обладателям.

Департамент полиции срочно вызвал в Петербург из Иркутска Николая Татарова, за участие в студенческих беспорядках давно высланного в Восточную Сибирь. В ссылке Татаров быстро сошелся со многими народовольцами и там же вступил в партию социалистов-революционеров. На первых порах он даже организовал в Иркутске тайную типографию, не раскрытую полицией и стал известен в революционных кругах как опытный конспиратор и идейный борец с монархией.

Ссыльно-безнадежная и бесперспективная жизнь на задворках империи за несколько лет сломала Татарова и генерал-губернатор Восточной Сибири жандармский генерал Кутайсов, хорошо знавший отца ссыльного, легко сделал его секретным сотрудником охранки с очень большим жалованьем. С конца февраля 1905 года Татаров, отпущенный из Сибири проведать больного отца, появился в Петербурге с массой писем и приветов от ссыльных народовольцев. Эсеры и бывшие народовольцы Г. Фриденсон и Н. Тютчев ввели его в курс партийных дел и дали адрес Ивановской, для которой было много писем, прекрасно зная, что она член Боевой Организации. За ней после взрыва Швейцера в «Бристоле» стали следить десятки лучших филеров Медникова. Вскоре весь петербургский отряд, безнадежно ждавший так и не приехавшего Савинкова, за две недели был выслежен. Ивановская писала: «В последние предарестные дни темной, подавляющей тучей опустилась над нами какая-то сила, обволакивающая паутина, и невидимый, смутно ощущаемый туман замыкал все вокруг, а из всего этого выдвигались порой скользкие, неясные типы, про которых покойный Щедрин говорил: «Скажи, скажи, гадина, сколько тебе дадено?» образовалось тягостное окружение, вырваться из которого не представлялось возможным. Бросить все и кинуться всем врассыпную – мы не могли и не имели права. Мы ждали, должны были ждать, в кое-кто из нас продолжал надеяться окончить то, на что было ухлопано изрядно сил и средств. Боевая Организация осталась без испытанного кормчего, терялась сплоченность, единство действия, приобретенное столькими жертвами. Надо было ждать. Каждый день мы ожидали возвращения уехавших за границу Савинкова и Азефа. Вопрос о ликвидации поднимался всеми, но большинство говорило, что мы сами решить его не можем, не имеем права снять с мест наблюдателей. Более твердые настаивали на более быстром окончании с выслеженными уже Треповым и Булыгиным. Было и в самом деле жаль бросить доведенную до конца работу, а главное – не было полномочий на ликвидацию. Большую дезорганизацию внесло то, что начал прибывать из разных мест народ, предлагавший свои силы на активную борьбу. Из Киева приехала целая группа, следившая за Клейгельсом. Приходилось со всеми иметь свидания, объясняться, давать советы. Сохранение всей организации стало трудной задачей. Татаров через Фриденсона знал мой и других адреса в Столярном переулке и в Петербурге. С ним Фриденсон вел конспиративного характера разговоры о доставке партии динамита. С 15 на 16 марта поздно вечером, за полночь, жившей со мной на одном этаже акушерке Ф. Кац, намеревавшейся стать хозяйкой конспиративной квартиры, явилась незнакомая дама и торопливо передала ей, что по телефону получено предупреждение о повальном «заражении» «Столярных номеров». По запоздалости оно для Боевой Организации уже не имело ни какого значения. Всюду уже появились юркие типы и доносился едкий запах охранки.