Читать интересную книгу Эсеры. Борис Савинков против Империи - Александр Андреев

К Азефу в Париж из многих городов, в которых действовали его боевики, летели десятки донесений о готовящемся революционном взрыве, и он добросовестно передавал их в Департамент полиции, прекрасно понимая, что не в коня корм. «Суровый революционер, непреклонный террорист и азартный игрок человеческими головами» прекрасно понимал, что происходит в империи. Донесения его террористов из всех сфер общества были точны и всеобъемлющи, а потому ужасали.

В обществе уже совершенно открыто говорили, что Николай II с трудом терпит людей, которых он считает выше себя в умственном и нравственном отношении, и использует их только в случаях крайней необходимости. Ему нравятся только люди, менее даровитые, чем царь. Император молчаливо всем говорил: «Моему нраву не препятствуй!», а в обществе мог вслух заявить: «А мне какое дело до общественного мнения». Везде говорили, что «царь, не имеющий царского характера, не может дать счастья стране», а «императрица Александра Федоровна руководит волей и склонностями государя и больше всего виновата в том, что царствование Николая II так несчастно для него и для России». Даже министры говорили, что правительство и общество находятся в противоположных лагерях, и это давно произошло по вине самодержавия, которое с размаху и со всей дури влетело в позорно проигрываемую войну с маленькой Японией, и, конечно, государство в таком несусветном положении существовать не может. Либералы, инакомыслящие и столпы самодержавия говорили, что ближайшим последствием «ребяческого» правления многомиллионной революцией будет революция, давно «подготовленная полицейско-дворянским режимом, или, вернее, полицейско-дворцово-камарильным режимом».

Председатель Комитета министров Сергей Витте писал о Николае II, который страстно хотел получить эти бумаги и навсегда оставить их в одном экземпляре: «Бедный и несчастный государь! Что он получил и что оставит? И ведь хороший и неглупый человек, но безвольный, и на этой черте его характера развивались его государственные пороки, да еще какого самодержавного и неограниченного». Николай II на государственных советах мог легко сказать, что «я никогда, ни в каком случае не соглашусь на представительный образ правления, ибо я его считаю вредным для вверенного мне богом народа». В обществе сразу же заговорили, что тот государь, который царствует неограниченно, не должен допускать безумных ошибок, и в любом случае должен их признавать, а не прощать своему народу несуществующие вину. О Николае II говорили, что когда он совершает очередную глупость, то тут же заявляет, что он неограниченный государь и отвечает только перед богом, а когда его глупости убивали его подданных, то все его сотрудники-сановники вдруг оказывались в этом виноваты, конечно, все, кроме самодержавного величества, которого подвели и обманули. В империи начала ХХ века эти благоглупости в крови уже не воспринимались обществом, которое в десятках газет заявляло: «Неограниченный монарх сам и лично отвечает за все, происходящее в империи, а его сановники ответственны только за неисполнение царских приказаний. Если императору нравится перекладывать свой отрицательный профессионализм на своих министров, то его власть должна стать ограниченной.

Дворцовая камарилья почему-то думала, что все в империи должно делаться только через нее, и, само собой, для нее. Политические невежды, заботящиеся только о набитии собственных карманов бюджетными деньгами, не понимали, что когда весь народ требует экономических и социальных реформ, а самодержавие ему в этом грубо-хамски отказывает, то народ выставляет уже политические требования, с помощью которых сам добьется экономических и социальных преобразований. Когда монархия начинает упираться, то начинается революция, в империи традиционно чрезвычайно кровавая. Если напряженная монархия душит революцию и продолжает вести себя в том же духе, в державе водворяется анархия. Зимнему дворцу было все равно, что революции происходили оттого, что монархия не удовлетворяет народные потребности, и из-за этого происходят революции, всегда сменяющиеся анархиями. Царю десятки раз говорили даже люди из ближайшего окружения, что он губит себя, свой дом и ранит империю, но царь продолжал качаться на политических качелях, забывая, что активно раскачивает всю империю, и это было совершенное проявление его натуры. В 1907 году Святополк-Мирский сказал Витте, что произошедшая кровавая революция, эти несчастья основаны на характере государя, которому ни в чем нельзя верить, ибо то, что сегодня он одобряет, завтра от этого отказывался и поэтому установить в империи спокойствие невозможно. Три отряда террористов в Киеве, Москве и Петербурге активно готовились на практике подтвердить эти высказывания.

У посланных в Киев трех боевиков, включая женщину, была очень трудная задача. Давид Боришанский, рабочий из Белостока и метальщик в убийстве Плеве, вынужденно обратился за помощью в местную эсеровскую группу и тут же попал в сферу наблюдения Киевского охранного отделения во главе с ротмистром Спиридовичем. Боришанский докладывал Азефу, что с самого начала работы в Киеве его группу преследовала неудача за неудачей. Все его попытки наладить политическое убийство раз за разом наталкивались на непредвиденные препятствия. Он высказал Азефу предположение, что полиция была предупреждена. Азеф здесь был не причем, это была работа местного провокатора. Спиридович вспоминал:

«Так как Боришанский обратился к некоторым из местных деятелей, то это дошло и до меня. Надо было расстроить предприятие и уберечь генерал-губернатора. Начали действовать. В комитет была брошена мысль, что убийство генерала Клейгельса явится абсурдом. Приводились доказательства, что поведение генерал-губернатора не подает никакого повода к его убийству. Эта агитация была пущена в киевский комитет эсеров и на тех, кого Боришанский мог привлечь в качестве исполнителей.

В то же время мы приняли меры наружной охраны генерал-губернатора. Наше наблюдение установило, что с Печерска за генералом ведется проследка двумя рабочими. Эту проследку мы демонстративно спугнули, показав этим усиленную охрану генерал-губернатора.

Все это я донес Департаменту полиции и сообщил ему, что если только в подготовке покушения будет участвовать местная организация, то я гарантирую его предупреждение. Если же за дело возьмется центр и будет действовать без участия местных сил, то тогда моя агентура окажется в стороне и покушение может легко совершиться. В этом случае мерой предупреждения может служить лишь учреждение личной охраны генерал-губернатора, на которую у отделения нет денег.

Департамент полиции в средствах на охрану отказал и лишь порекомендовал усилить агентурное освещение, разъяснив, что в нем вся сила. Директор Макаров вторично открыл Америку. Наша агитация против убийства и филерство на Печерске сделали свое дело. Те, кого подговаривал Боришанский, не согласились идти на убийство, отказался от него и сам Боришанский».

Азеф перевел Боришанского в Петербург, в отряд Швейцера, готовивший убийства Великого князя Владимира Александровича и Трепова. Поведение киевской охранки трудно объяснимо с точки зрения здравого смысла, но совершенно понятно, если смотреть со стороны его выгоды. Спиридович с помощью провокации легко мог арестовать всех киевских эсеров и очистить город от самых опасных для самодержавия революционеров-террористов. То, что улик не хватало, монархию не волновало со времен Павла I и по административной ссылке в Сибирь ежегодно отправлялись сотни и тысячи людей. Просто, если бы Спиридович арестовал всех эсеров сразу, он и награду бы получил одну, а потом жди год, когда Центральный Комитет восстановит свою киевскую группу. Охранке было выгодно арестовывать революционеров несколько раз в год, чтобы несколько раз в год получать чины, премии и ордена. То, что революционеры подтачивали устои империи, полицию интересовало лишь с точки зрения получения прибыли. Арест представителя эсеровского Центрального Комитета по каким-то причинам не заинтересовал Спиридовича, возможно он хотел дождаться более крупной революционной фигуры. Спиридович любил революционный размах, и за позднейшее липовое покушение на Николая II получил вне очереди полковника, а его подельник и по совместительству начальник Петербургского охранного отделения полковник Герасимов – даже генерала. Впрочем, активно приближали кровавую революцию все охранные отделения и жандармские управления империи. В конце апреля 1905 года киевская охранка арестовала на квартире студента Политехнического института Константина Скляренко «мастерскую взрывчатых снарядов» и, само собой, было награждено.

В Петербурге эсеровскому боевому отряду было также очень сложно работать. Двадцатипятилетний Михаил Швейцер, сын смоленского купца, входивший в тройку руководителей Боевой Организации, вскоре после приезда нарвался на провокатора, местного эсера Табарова, агента Центрального Комитета, пользовавшегося его полным доверием. Михаил Швейцер, он же Артур – генри Мак-Кулон, он же «Павел», мастер-взрывник с холодным и острым умом даже среди членов Боевой Организации отличался удивительным бесстрашием, особенно в самых опасных ситуациях. Эти черты характера внушали к нему у товарищей по партии «чувство почтительного удивления и нежной бережливости». Работавшая с ним в Петербурге П. Ивановская вспоминала: «Красивая, английского типа наружность, чистое безусое лицо, ясные синие детской чистоты глаза, сильно молодившие его лицо, разлитая интеллигентность во всех чертах его наружности резко выделяли его везде. Но в его движениях, словах, в манере передавать свою мысль, в обсуждении исполнения работы сразу чувствовался человек большой деловитости и характера. Твердая походка, твердое пожатие руки, спокойная, неторопливая речь, без многословия, глубокая обдуманность в мыслях старили его на много лет. Из немногих слов становилось ясным, что слабость, слюнтяйство он выносил с трудом. Работникам-новичкам его отношения были полны бережности и внимания, но пощады от него было ждать трудно».