Маркиза заговорила первая.
— Что вас заставило, сударь, — промолвила она дрожащим голосом, — выведать, где я живу, и чуть не с помощью угроз добиваться встречи со мною, хотя наши прошлые отношения не дают вам на это никакого права?
Скорее удивленный, чем тронутый видом маркизы, Мадозе вглядывался в ее лицо, пытаясь разгадать, какие страдания так его преобразили.
— Хоть вам и тяжело вспоминать об этих отношениях, — ответил он, — время не сумело уничтожить чувства, которого вы не оценили и не захотели благосклонно принять. Мой приход сюда, с целью вас спасти, доказывает, что это чувство все еще живо.
Маркиза не проявила ни малейшего волнения. Мадозе продолжал:
— Да, я пришел спасти вас! Кое-кто из республиканцев решил, что люди не станут прятаться без всякой причины…
— В самом деле?
— Они подозревают, что в вашем доме — гнездо интриг… Успокойтесь: не любовных, а политических, — и намерены произвести у вас обыск.
— Но вам хорошо известно, господин Мадозе, что как я, так и мой муж — республиканцы, а потому нам нечего бояться своих политических единомышленников.
— Ах, сударыня, вы не знаете здешних крестьян! Но я хочу защитить вас. Я не позволю им обнаружить то, что вы скрываете. Тайна женщины священна.
— Благодарю вас, — сказала маркиза мягче, — благодарю за предложенные услуги и за доброе намерение, раз оно привело вас сюда. Отныне ваш поступок заслонит воспоминание о том, что вы когда-то хотели причинить нам зло. И поверьте, сударь: в тайне, которую мы скрываем, нет ничего позорного.
Она встала, давая посетителю понять, что визит окончен.
— Мне хотелось бы вам верить, — сказал Мадозе и тоже поднялся.
— О чем вы говорите, сударь? — спросила бедная женщина столь тихим и дрожащим голосом, что собеседник едва ее расслышал. — Что вы имеете в виду? У меня нет ни времени, ни желания вникать в смысл этих слов, сказанных с очевидным намерением оскорбить.
— Вот как? Вы меня не понимаете? — спросил Мадозе, также понизив голос.
Инстинкты, свойственные его порочной натуре, одержали верх. Чувство невольного почтения, охватившее дельца в первые минуты, уступило место глухому гневу. Он сам не мог бы объяснить, чего хотел, чего ожидал от маркизы, но он испытывал жгучую потребность выразить ей свое презрение. Пусть Валентина знает, что он подумал о ней, увидев ее с Гаспаром!
— Значит, вам безразлично, сударыня, если у вас застанут этого юношу, переодетого лакеем? — продолжал Мадозе.
Маркиза удивленно посмотрела на него. Взгляд ее больших синих глаз был по-прежнему спокоен.
— Простите, — добавил он, — вы вынуждаете меня говорить вам вещи, причиняющие мне боль, ибо мое чувство к вам не изменилось. С грустью в душе я сознаю это.
— По-видимому, — возразила маркиза, — я отвыкла разговаривать с посторонними, и одиночество плохо повлияло на мои умственные способности, ибо, повторяю, я не понимаю, что вы хотите сказать.
— И то, что я чувствую?
— То, что вы чувствуете?..
Движением, полным достоинства, она повернулась так, чтобы свет лампы падал ей на лицо, и указала на седые волосы, венчавшие ее лоб тяжелой короной.
— Взгляните! — промолвила она. — Удивительно, что за минувшие восемнадцать лет ваше пламенное чувство не стало холоднее льда — ведь мои волосы за это время сделались белее снега!
Но этот стыдливый жест не произвел должного эффекта. Мадозе был поражен красотой бледного, лишенного красок лица, чистота линий которого вызывала у него восхищение. «Как она еще молодо выглядит!» — подумал он и еще больше утвердился в мысли, что между маркизой и Гаспаром существует любовная связь.
— Мне нет дела до ваших седых волос, — возразил он с грубостью, от которой г-жа де Бергонн покраснела бы, если бы вся кровь не отхлынула к ее сердцу. — Разве горы Мадлен[85] в своем зеленом одеянии, усеянном цветами, менее привлекательны, менее красивы от того, что вершины их белы, словно головы оперных нимф? О, вы по-прежнему изумительно хороши, и вам это отлично известно!
— Милостивый государь, — возразила возмущенная маркиза, — я не знаю, что мне грозит, не знаю, какие козни вы замышляете и к какой гнусной цели стремитесь, но я больше не могу и не должна вас слушать.
— Почему?
— Потому что я — Валентина де Бергонн!
Мадозе насмешливо улыбнулся.
— Вы в совершенстве играете роль, которая вам очень к лицу, — произнес он, — но, к несчастью, я видел, как с юным Гаспаром вы играли другую роль — роль графини Альмавива[86]…
— Подите вон! — воскликнула Валентина. — Подите вон, или я позову слуг! Вы говорите о моем сыне!
Мадозе даже не пошевельнулся.
— Извините, — сказал наглец после минутной паузы, пытаясь, несмотря на свое удивление, сообразить, какую выгоду можно извлечь из этого неожиданного признания. — Извините, сударыня! Если Гаспар ваш сын, он не может быть одновременно сыном и слугой господина де Бергонна.
— Клянусь вам, — проговорила Валентина умоляюще, — клянусь вам…
— Не клянитесь, сударыня! Вам не удалось убедить мужа в том, что он — отец этого юноши. Как же вы убедите меня, человека, за которым господин де Бергонн послал однажды ночью? Вряд ли эта ночь изгладилась из вашей памяти…
Маркиза закрыла лицо руками. Мадозе продолжал:
— В ту ночь, сударыня, мне пришлось играть роль злого гения. Оказавшись, к несчастью для вас, свидетелем вашей семейной драмы, я все увидел, все понял. Ваше исчезновение вызвало много толков, но я один разгадал истину.
Маркиза сделала умоляющий жест.
— Успокойтесь, — добавил негодяй, наслаждаясь муками несчастной женщины, — успокойтесь, я никому не рассказывал о своих догадках. К тому же я не знал, что вы здесь, так близко. Я слишком боготворил свой кумир, чтобы отдать его на поругание толпы… Валентина, я всегда любил вас!..
— Сударь, — прервала его маркиза, подавленная стыдом и болью, — когда-то ваша откровенность доходила до грубости. Я не верю, что вы пришли с единственной целью предупредить меня об опасности или для того, чтобы доставить себе сомнительное удовольствие оскорблять беззащитную женщину. Нет, вы хотите другого, мечтаете о другом! Скажите же, что вам надо? Если вы заритесь на какое-либо из наших поместий, хотя бы на Рош-Брюн, я сделаю все от меня зависящее, чтобы вы его получили.
— Вот за кого вы меня принимаете? — пожал плечами Мадозе. — Поместья, деньги — это, по-вашему, все, чего может желать такой мужлан, как я? Знайте же, что я богаче господина де Бергонна, и всегда был богаче его!