Да, замуж Туутан теперь никому не отдать. И больна, и перестарок. Пусть уж лучше в родном аиле возле тулги сидит, помогает, чем сможет, матери и сестрам по хозяйству!
О чем-то судачили отставшие от мужчин женщины. Суркаш сердито прикрикнул на них, и те замолчали У него тоже — беда за бедой, как и у Мендеша: зимой последнего сына похоронил, погибшего на охоте; потом косяк коней угнали злые люди — прихлебатели зайсана Керекшпна; две луны назад сгорела в русской деревне зимняя избушка со всем добром…
— Надо нам одним становищем держаться, — хмуро обронил Сабалдай, ни к кому из друзей прямо не обращаясь. — Ив беде любой легче, помочь, и со стадами управиться сподручнее…
Яшканчи равнодушно качнул трубкой, но его кивок заметил только Мендеш. И не ответил согласием: плохо думал Сабалдай, плохо слушал старика Яшканчи! Где теперь найдешь такую долину, чтобы можно было пасти в ней четыре или пять отар, не говоря уже о другом скоте? Все захватили зайсаны да купцы! Клочки одни остались. Потому и все их семьи по три раза за лето стоянки меняют, идут за травой из долин в горы!.. Не-ет, плохо думал Сабалдай и совсем плохо слушал его Яшканчи!..
Да, нет пастбищ хороших больше. Яйлю еще с зимы занимают, с ружьями водопои сторожат работники русских купцов и головорезы зайсанов… Сунься к ним, попробуй! Не соберешь же всех бедняков с голодных долин, не пойдешь с топорами да кнутами на ружья! Хотя, говорят, и такое бывало не раз… Но он, Мендеш, ни за что бы не решился на пулю лезть только из-за того, что у него скот голодный… Лучше — откочевать, подальше, гор и долин для всех хватит, если хорошо поискать!..
Остановил коня Сабалдай. Надо прощаться с Яшканчи. Пока доберутся каждый из них до своих аилов — день встанет! А день — не ночь: забот всем хватит!
Долгим стелется путь под ноги коню, когда ты один на дороге. И трубка не помогает, и думы одна на другую ложатся, как черные камни из песни кайчи Курагана.
Плохой год заступил на землю — год Черного Зайца Удвоились подати, утроились цены в купеческих лавках, а разъезжие купцы-чуйцы[126] вообще озверели и оскотинились: за каждую безделушку отарами берут Зеркальце величиной в детскую ладонь — пять овец, гребень для волос — теленок, моток лент на чегедек — бык-торбок, сапоги — десять курдючных баранов. Начинаешь обижаться, что дорого дерут, зубы скалят:
— А чего тебе скот жалеть, пастух? Он, как трава, сам по себе растет! Паси да паси!
Паси да паси? И все получишь — приплод, шерсть, молоко, мясо, шкуры? А ничего не получишь, если спать да араковать начнешь! И молодняк растеряешь, и шерсть тониной пойдет, и шкуру на живой овце черви съедят, а вместо мяса и жира одни голые кости получишь… Да и те волки растащут по кустам.
Есть барана или овцу — хорошо, вкусно. А вот пасти их, выращивать трудно. Потому и не расстается пастух с палкой и ножницами, ножом и иголкой, с бутылкой, в которую налит жгучий яд. За каждой овцой в отаре надо, как за маленьким ребенком, ухаживать — и соску давать, и у собственного сердца в холод греть, и своей шубой закрывать от дождя и ветра!
С овцами всегда что-нибудь случается, и хороший пастух должен каждую беду заранее чувствовать и отводить ее подальше от своей отары — от волков, лихих людей, недобрых духов…
Большую потерю понес Яшканчи, похоронив старшего сына! Надеялся на него, как на самого себя. Думал, поднимется еще немного Шонкор, возьмет в руки отцовский посох… И взял бы! Любил овец, жалел их, умел с ними ладить…
Яшканчи вздохнул и тронул коня плетью. Тот обиженно покосился на хозяина, хлестанул себя хвостом по крупу, но рыси не прибавил — до аила далеко, не чует жилья. А мимо текли горы, невидимые в полумраке, но ощутимые всем телом. Так и конь чует тропу, хотя и не видит ее. И только одно не могут ни конь, ни человек — чувствовать будущее, из сотен и тысяч жизненных троп выбирать одну-единственную. Тогда и мимо многих бед можно пройти, как мимо пропасти или осыпи…
Конь осторожно пошел вниз, неведомо чем обеспокоив всадника — уж не забрались ли они на козью тропу? По ней можно год ходить, огибая гору за горой, но так и не выйти в долину!
Яшканчи натянул повод и остановил коня, поняв, что заблудился в темноте. Надо дождаться рассвета, оглядеться. Старики не зря говорят, что беды, как горные вершины, одна за другой хребтом идут, если поперек судьбы твоя жизнь нечаянно развернулась…
Где-то звенел ручей, прыгая с камня на камень. Потом с шумом посыпались камни, падая в пропасть. Закричал марал — истошно и испуганно. Но Яшканчи не шевельнулся. В горах все бывает, и не человек там хозяин, а сам Ту-Эези! Марал мог погибнуть, не рассчитав прыжка. На него мог броситься волк с уступа и столкнуть свою жертву в пропасть или свалиться сам вместе с ней… Но, если погиб марал, то трудно ли погибнуть человеку? Ведь марал в горах дома, а человек — только в гостях!
Костер не погас. На этом настоял старый Адучи. Он часто плутал ночью даже в хорошо знакомых горах и знал, как важен для путника такой живой маячок среди мрака.
Яшканчи подъехал уже на рассвете. Адымаш подняла на него усталые глаза и хрипло спросила:
— Ты не забыл одарить гостей?
Яшканчи покачал головой:
— Чем нам их одаривать, жена? Да и какие они гости?..
Три десятка овец, пять быков, две коровы, девять коней… Разве это богатство? И ячменя нет — не из чего талкан делать и муку для лепешек. Молока тоже мало — ни на чегень, ни на курут[127] не хватает, только на масло. А сколько на араку молока перепортили за эти дни! Денег немного есть… До осени, может быть, и перебьются… Но что им даст осень? Хорошо, если удастся сохранить ягнят, вырастить их! А если — нет?
— Кочевать надо, жена.
— Надо… — Как эхо отозвалась Адымаш.
Самая большая забота Яшканчи — сохранить приплод. А тут, на плохой траве, он погибнет.
Вышел из юрты старый Адучи. Молча присел у костра, посасывая свою неизменную трубочку.
Яшканчи сделал знак старику и они отошли от костра к аилу. Сели там, где недавно лежал и умер Шонкор.
— Тебе нужен мой совет, Яшканчи?
— Да, отец.
— Никогда не зови больше кама.
— Не позову. Но ты не все сказал, отец.
— Кочевать надо, Яшканчи. Здесь уже почти нет травы, а у тебя много ягнят. На сухой траве они погибнут…
— Я уже сказал Адымаш, что надо кочевать.
Адучи развел руки:
— Ты все решил сам, Яшканчи! Ни один из моих советов тебе не пригодился… Разве только подумать, как убрать из семьи один лишний жадный рот…
— Ты о чем, отец? — удивленно спросил Яшканчи.