Сейчас мы послушаем, что рассказала эта женщина.
Он включил магнитофон. Мартину Беку показалось, что в записи голос Монссона звучит как-то странно.
– Беседа с Анной Дезире Эрикссон, родившейся шестого мая тысяча девятьсот тридцать первого года в Мальмё. Скульптор. Не замужем. Известна как Надя.
Мартин Бек навострил уши. Рённ совершенно отчетливо хихикнул, но Беку послышалось и хихиканье Монссона, зафиксированное магнитофонной лентой. Впрочем, Монссон тут же продолжил:
– Вы не возражаете, если я попрошу вас повторить все то, что вы рассказали мне о Бертиле Олафссоне?
– Нет, конечно. Погодите секундочку.
Женщина говорила с характерным для провинции Сконе акцентом. Голос у нее был низкий, четкий и резонирующий. На ленте слышались какие-то шорохи. Потом Надя Эрикссон сказала:
– Я познакомилась с ним почти два года назад, в сентябре тысяча девятьсот шестьдесят шестого года, а в последний раз мы виделись в начале февраля этого года. Он приезжал сюда регулярно, как правило в начале каждого месяца, и останавливался на один-два дня. Иногда на три, но не больше. Обычно он приезжал пятого и уезжал седьмого или восьмого. В Копенгагене он жил у меня и, насколько мне известно, никогда в других местах не останавливался.
– А почему он приезжал с такой регулярностью?
– Он был обязан соблюдать что-то вроде расписания. Приезжал всегда из-за границы, обычно через Мальмё. Иногда он мог прилететь самолетом или приплыть на одном из паромов с континента. Здесь он останавливался на пару дней. Он приезжал сюда, чтобы с кем-то встретиться, и должен был делать это раз в месяц.
– Чем занимался Олафссон?
– Он называл себя бизнесменом. В некотором смысле он им и являлся. Воры ведь тоже бизнесмены, разве не так? За первые шесть месяцев нашего знакомства он ничего не сообщал о том, чем занимается или откуда приехал. Однако потом разговорился. Тут-то все и выяснилось. Оказалось, он относится к тем людям, которые просто не способны держать язык за зубами. Он был хвастливым. Я не любопытна и никогда не задавала ему никаких вопросов. Думаю, именно поэтому ему хотелось поговорить. Мое молчание приводило его в бешенство. Не знаю, стоит ли обо всем этом… О боже, ну и жара…
Монссон перекатил во рту зубочистку, без всякого стеснения почесал в паху и сказал:
– Сейчас будет небольшая пауза. По техническим причинам.
Через тридцать секунд мертвой тишины снова раздался женский голос:
– Да, Бертиль был неудачником. По-деревенски хитрым, но вместе с тем туповатым и хвастливым. Вряд ли ему могло повезти в жизни. У него буквально кружилась голова от любого мало-мальски заметного успеха. Например, стоило ему заработать немного денег, он начинал мнить себя гением и был уверен, что никто, кроме него, на такое не способен. Он вечно строил грандиозные планы, непрерывно что-то говорил о больших переменах, которые скоро наступят в его жизни. К тому же он переоценивал свой ум и вовсе не отличался скромностью. Когда он наконец понял, что я догадываюсь, каким бизнесом он занимается, то попытался выдать себя за крупного гангстера и начал что-то нести об аферах в миллионы крон, убийствах людей велосипедными цепями и прочей чепухе. В действительности же, как я уже сказала, он был неудачником.
– Если попытаться сопоставить все, что он говорил, и предположить…
Монссон не закончил фразу, слова как бы повисли в воздухе, и прошло несколько секунд, прежде чем она ответила:
– Мне кажется, я точно знаю, чем он занимался. Он и еще два человека имели дело с крадеными автомобилями в Стокгольме. Некоторые автомобили они воровали сами, остальные скупали за бесценок у других воров. Потом они перегоняли машины на континент, думаю, главным образом в Польшу. Человек, которому они передавали автомобили, расплачивался с ними не деньгами, а кое-чем другим. В основном драгоценностями или неоправленными камнями, бриллиантами и так далее. Мне это точно известно, потому что Бертиль даже подарил мне один камень прошлой осенью, когда рассчитывал скоро стать миллионером и сильно расхвастался. Однако идея торговать крадеными автомобилями принадлежала не ему и его приятелям, они были всего лишь исполнителями. Служили в стокгольмском филиале фирмы, как он обычно говорил. Именно поэтому он и приезжал сюда, в Копенгаген, один раз в месяц. Он должен был передавать полученные за автомобили драгоценности какому-то человеку, который взамен давал ему деньги. Человек с деньгами тоже был курьером. Он приезжал то ли из Парижа, то ли из Мадрида. Об этой стороне дела мне мало известно: я никогда не видела курьера. Тут Олафссон был очень осторожен. Он не позволял мне увидеть курьера и никогда никому не говорил, где живет. В этом он проявлял дьявольскую хитрость. Думаю, он хотел иметь что-то вроде запасного выхода. Я никогда ни с кем не знакомила Бертиля и никого не впускала в квартиру, когда он жил здесь. Никто, даже полиц…
Запись прервалась.
– Этот магнитофон немножко заедает, – сказал Монссон, не двигаясь с места. – Я одолжил его у датчан.
Женский голос раздался снова, но теперь он звучал как-то по-другому, хотя трудно было сказать, в чем заключалось это отличие.
– Так на чем я остановилась? Ах да… Никто, даже полиция, не смог бы меня найти, если бы Бертиль несколько раз не брал меня с собой в Мальмё. Он должен был встречаться там с партнером, каким-то парнем, которого звали Гирре или как-то в этом роде. По-моему, его фамилия была Мальм. Он тоже перегонял за границу автомобили из Стокгольма, Истада или Треллеборга. Он работал в каком-то гараже, перекрашивал там автомобили и ставил на них поддельные номера. В Мальмё я приезжала четыре или пять раз из одного любопытства. И всегда бывало очень скучно. Они пили, хвастались и играли в вист с разными так называемыми коллегами, а я сидела в уголке и зевала. Насколько я понимаю, Олафссон вынужден был приезжать туда, потому что Мальм