проигрывался в пух и прах и у него не было денег, чтобы добраться до Стокгольма. А меня Бертиль тащил с собой только для того, чтобы похвастать мной перед своими дружками. А вы что, думали…
Снова пауза. Монссон зевнул и сменил зубочистку.
– О боже, да просто для того, чтобы продемонстрировать, что у него есть подруга! Видите ли, Бертиль не относился к… тем мужчинам, которым нужны женщины… Мальм был вторым партнером из так называемого стокгольмского филиала. Третьего я никогда не видела. Его звали Сигге. По-моему, он снабжал их поддельными документами.
«Сигге. Эрнст Сигурд Карлссон», – подумал Мартин Бек.
Короткая пауза на сей раз не объяснялась неисправностью. Похоже, женщина размышляла над тем, что сказать дальше, а Монссон молчал – и на магнитофонной ленте, и живьем.
– Надеюсь, вы понимаете, что я сама до всего додумалась. Хотя уверена: так оно и было. Бертиль не умел держать рот на замке, а из разговоров между ним и Мальмом можно было кое-что понять. Ну а начиная с прошлого лета, при каждой нашей встрече Олафссон становился все озабоченнее и озабоченнее. Он стал что-то говорить о какой-то главной конторе, которая получает гигантские доходы. Каждый раз, приезжая сюда, он возобновлял разговор на эту тему. Жаловался, что стокгольмский филиал и лично он с риском для себя делают всю работу, а главная контора забирает себе большую часть доходов. Однако он даже не знал, где находится та самая главная контора, о которой так много говорил. Утверждал, что если бы он и его два партнера занялись бизнесом в их стокгольмском филиале самостоятельно, то смогли бы заработать кучу денег. Думаю, он крепко вбил себе это в голову. А в декабре совершил невероятную глупость…
– Что она сказала? – изумленно спросил Гунвальд Ларссон, словно семилетний ребенок на детском утреннем сеансе.
– …проследил за человеком, который привозил ему деньги. По-моему, он летал за ним в Париж или Рим. Думаю, он уже выяснил, куда обычно улетает курьер, и сразу после их встречи вылетел туда первым же рейсом. Там он подождал курьера и проследил за ним. Вернулся он сюда пятого января этого года совершенно разъяренный, сказал, что все выяснил и что был во Франции. Я точно помню, он сказал: во Франции, но, возможно, он лгал. Лгать он тоже умел. В общем, он сказал, что ему пришлось съездить на континент и теперь он во всем разобрался. Он также сказал, что теперь он, Мальм и третий партнер станут диктовать свои условия главной конторе и по меньшей мере в три раза увеличат свои доходы. Думаю, он действительно туда ездил, потому что в следующий раз, когда мы с ним встретились, он был каким-то дерганым и ужасно нервничал. Сказал, что главная контора согласилась прислать посредника для переговоров. Он всегда употреблял такие термины, словно речь шла о рядовом бизнесе. Как ни странно, но со мной он тоже так разговаривал, хотя знал, что я прекрасно понимаю, о чем идет речь. Он приехал сюда шестого февраля. В тот день он по меньшей мере раз десять выходил из дому и звонил в гостиницу, чтобы узнать, не приехал ли уже посредник. Вы ведь видите, телефона у меня нет. Он заявил, что это будет решающая встреча и что Мальм ждет результатов в Мальмё. Это было во вторник, а в среду, около трех часов, он в третий раз за тот день вышел из дому. И больше не вернулся. Точка. Конец.
– Хм. Мне бы хотелось, чтобы вы уточнили характер ваших отношений.
Женщина ответила без малейших колебаний:
– Мы заключили соглашение. Я иногда покуриваю гашиш и во время работы регулярно принимаю испанские таблетки фенедрина. Симпатин и центрамин. Они великолепно действуют и абсолютно безвредны. Сейчас из-за этой дурацкой шумихи вокруг наркотиков таблетки трудно достать, к тому же они стали дороже в пять или даже десять раз. А я без них не могу обходиться. Когда я случайно встретилась с Олафссоном в районе Нюхавн, то поинтересовалась, не может ли он продать мне таблетки; практически каждому встречному я задавала такой вопрос. Оказалось, он имеет доступ к тому, что мне нужно, а у меня есть нечто такое, что требуется ему: квартира, где он может остановиться на две ночи в месяц и о которой никто не знает. Я колебалась, потому что он мне не особенно нравился. Однако оказалось, что женщины его совершенно не интересуют. Это и решило дело. Мы заключили соглашение. Каждый месяц он останавливался в моей квартире на один день, иногда жил чуть дольше. И каждый раз он привозил мне месячный запас таблеток. С тех пор как он исчез, я не принимала таблеток. На черном рынке они слишком дорогие, я уже это говорила, и в результате я работаю все хуже и медленнее. Поэтому мне жаль, что они убили его.
Монссон протянул вперед руку и выключил магнитофон.
– Угу, – пробурчал он. – Это все.
– Черт возьми, что это все значит?! – возмутился Кольберг. – Похоже на радиопьесу.
– Виртуозно проведенный допрос, – заметил Хаммар. – Как тебе удалось так ее разговорить?
– Ну, это не составило труда, – скромно заявил Монссон.
– Я хотел бы кое о чем спросить, – сказал Меландер, указывая черенком трубки на магнитофон. – Почему эта женщина сама не обратилась в полицию?
– У нее документы не совсем в порядке, – ответил Монссон. – Ничего серьезного. Датчан это не волнует. К тому же ей действительно наплевать на Олафссона.
– Блестящий допрос, – сказал Хаммар.
– Это всего лишь резюме, – заметил Монссон.
– А женщине можно доверять? – спросил Гунвальд Ларссон.
– Абсолютно, – сказал Монссон. – Главное… – Он замолчал и подождал, пока остальные не сделали то же самое. – Главное, можно считать доказанным, что Олафссон вышел из квартиры Нади в Копенгагене в три часа дня в среду, седьмого февраля. Он должен был с кем-то встретиться. И этот неизвестный переправился вместе