Внешняя политика Советского Союза ничего общего не имеет с пацифизмом, со стремлением к достижению мира во что бы то ни стало.
Еще в 1915 году Ленин предвидел возможность наступательной политики после утверждения социализма в одной стране. Он писал: «… возможна победа социализма первоначально в немногих или даже в одной, отдельно взятой, капиталистической стране. Победивший пролетариат этой страны, экспроприировав капиталистов и организовав у себя социалистическое производство, встал бы против остального, капиталистического мира, привлекая к себе угнетенные классы других стран, поднимая в них восстание против капиталистов, выступая в случае необходимости даже с военной силой против эксплуататорских классов и их государств» (т. XVIII, стр. 232–233){662}.
Мирное строительство, передышку от военных столкновений Ленин расценивал как средство накопления сил для последующего боя. Еще в 1920 году он писал: «… но как только мы будем сильны настолько, чтобы сразить капитализм, мы немедленно схватим его за шиворот» (т. XXV, стр. 500)[56].
Далее мы имеем следующее указание Ленина:
«… Говорить нам, что мы должны вести войну только оборонительную, когда над нами до сих пор занесен нож… говорить это нам, значит повторять старые, давно потерявшие смысл фразы мелкобуржуазного пацифизма. Если бы мы перед такими постоянно активно-враждебными нам силами должны были дать зарок… что мы никогда не приступим к известным действиям, которые в военно-стратегическом отношении могут оказаться наступательными, то мы были бы не только глупцами, но и преступниками» (т. XXVI, стр. 49-S0){663}.
Итак, ленинизм учит, что страна социализма, используя благоприятно сложившуюся международную обстановку, должна и обязана взять на себя инициативу наступательных военных действий против капиталистического окружения с целью расширения фронта социализма.
До поры до времени СССР не мог приступить к таким действиям ввиду военной слабости. Но теперь эта военная слабость отошла в прошлое. Опираясь на свое военное могущество, используя благоприятную обстановку — СССР освободил Западную Украину и Западную Белоруссию, вернул Бессарабию, помог трудящимся Литвы, Латвии и Эстонии организовать советскую власть. Таким образом, капитализму пришлось потесниться, а фронт социализма расширился.
Международная обстановка крайне обострилась, военная опасность для нашей страны приблизилась, как никогда. В этих условиях ленинский лозунг «на чужой земле защищать свою землю» может в любой момент обратиться в практические действия.
Таковы коренные изменения, которые произошли в международной обстановке и в жизни Советского Союза».
Из п. 9 (л. 174–176): «Эти новые обстоятельства, в которых живет страна, требуют от партийных организаций коренного поворота в партийно-политической работе по большевистскому воспитанию личного состава Красной Армии и всего советского народа в духе пламенного патриотизма, революционной решимости и постоянной готовности перейти в сокрушительное наступление на врага».
В этом же п. 9 (л. 174) содержится указание на необходимость критики фашизма как идеологии, враждебной марксизму, развенчание пропаганды непобедимости германской армии.
И самый конец документа: «Всей своей пропагандистской и агитационной работой партийные организации обязаны воспитывать боевой наступательный дух Красной Армии и всего советского народа, подчинив все средства пропаганды и агитации — газеты и журналы, брошюры и книги, лекции и доклады, собрания трудящихся и беседы — этой величайшей задаче».
Повторюсь: сомнений в том, что социалистическому государству рано или поздно придется схватиться с капиталистическими государствами, не было. Не случайно советская официозная историография Второй мировой войны, отличительной чертой которой была ее антитоталитарная, освободительно-демократическая направленность, считала советско-германскую войну «острым проявлением борьбы двух противоположных систем»{664}. Не случайно и то, что в долгие десятилетия Холодной войны концепция «двух лагерей» служила идеологическому обоснованию стратегии глобального военно-политического противостояния между СССР, с одной стороны, и практически всем остальным миром, с другой. Исход этого противостояния хорошо известен.
Глава 12.
Вторая мировая война и генезис Холодной войны
С падением нацистской деспотии мир демократии встанет лицом к лицу с советской деспотией.
К.И. Чуковский. Октябрь 1944 г.{665}
Берлин, и вся война на территории Германии, и вообще вся война за границами СССР были первой битвой Сталина с бывшими союзниками, а вовсе не завершением войны.
Попов Г.Х. Три войны Сталина. М. 2006. С. 91.
Как и почему практически сразу по окончании Второй мировой войны между союзниками по победоносной коалиции — ведущими буржуазно-демократическими державами Запада и коммуно-социалистическим Советским Союзом — начался драматический конфликт, вошедший в историю XX века как Холодная война, длившийся почти 40 лет и нередко грозивший перейти в войну «горячую»? Как могло случиться, что развязав один узел мировых противоречий — в результате победы Советско-западной коалиции над агрессивным нацистско-фашистско-милитаристским блоком Германии, Италии и Японии, — война в то же время завязала другой тугой узел противоречий на том же глобальном уровне? И как все это соотносится с возобладавшими повсеместно по окончании войны ожиданиями наступления эры гуманизма в жизни общества и в международной политике?
Непростые вопросы, судя по тому, что сколько пишущих на тему Холодной войны, столько и мнений о ней. Отсюда ее распространенное определение как феномена XX века — научно-исторической загадки, требующей разгадки. Хотя, казалось бы, обильная, не поддающаяся точному библиографическому учету историография темы дает такой благодатный материал, опираясь на который можно было сказать веское слово.
Попытки, конечно же, предпринимались. Достаточно давно американский либеральный историк А. Шлезингер в эссе «Истоки холодной войны»{666} оптимистически высказывался о наступлении академической стадии в изучении Холодной войны и преодолении тем самым побочных идейно-пропагандистских наслоений. Свои ожидания он связывал с растущим стремлением исследователей понять мотивы и определить структурные противоречия, которые лежат в основе крупных конфликтов. Это должно было покончить с положением, когда большая Холодная война между коммунизмом и демократией породила малую «холодную войну» между историками по разные стороны Берлинской стены — этого зримого символа разделенного послевоенного мира.
Но если на Западе были достойные подражания примеры (работы Дж. Гэддиса, вероятно, наиболее известного американского исследователя Холодной войны), то на Востоке, до падения Советской империи, историки находились под прессом официальной установки, возлагавшей ответственность за Холодную войну на противоположную сторону со всеми вытекающими отсюда односторонними критериями анализа ее генезиса, эволюции, сущности.
Разумеется, были и остаются трудности объективного свойства. Такие как незавершенность до сравнительно недавнего времени Холодной войны как целостного явления (ограничивавшая действие «закона расстояния», позволяющего взглянуть на события с исторической дистанции), равно как отнюдь не снятые полностью ограничения на доступ к секретным архивным документам советского времени. Непросто дается и преодоление идейно-пропагандистского наследия прошлого, все еще оправдываемого рассуждениями о пользе некоего «баланса» в распределении ответственности за Холодную войну.
Одна из особенностей современной стадии изучения Холодной войны — в сохраняющемся разбросе мнений относительно ее начальных хронологических рамок. Если о времени окончания Холодной войны можно судить определенно — это произошло в 1989–1991 гг. в результате падения Берлинской стены и распада Советской империи, — то нельзя столь же уверенно синтезировать существующие точки зрения на проблему ее генезиса: глубинные корни и предпосылки, причины и обстоятельства первых проявлений становления конфронтационного двухполюсного мира.
Между тем через анализ происхождения Холодной войны пролегает путь к раскрытию ее природы, понимание которой оказалось более чем осложненным тем, что она достаточно скоро приобрела собственную динамику, вновь и вновь генерируя конфликтные ситуации. В восприятии как политиков, так и общественности причины и следствия череды международных кризисов часто оказывались деформированными или даже подмененными. У противников в постоянно разраставшемся конфликте появилась возможность (которой они не преминули воспользоваться) оперировать в свою пользу целым набором аргументов и фактов. В трактовке происхождения Холодной войны был открыт простор для появления различных историографических концепций{667}.