– Клыки видишь?
– Вижу.
– Волосы?
– Лиственные.
– Кожа серая?
– Как и подобает.
– Орк же! – трагическим шёпотом закричал Немец.
– Да почему?! – в не меньшем недоумении воскликнул мудрец. – Почему… эээ, почему… Капитан! Давай проясним: как выглядят женщины твоего мира?
Пусть и не через пять минут, но полчаса спустя загадка разгадалась.
Все женщины всех разумных рас Вишвы, – за исключением драконов, половое распределение которых оставалось неизвестным, – выглядели примерно одинаково: как орки. И объяснялось это весьма просто: именно от орков все эти разумные расы и происходили.
Женщина любой расы могла понести от мужчины любой же расы. Ребёнок мужского пола непременно оказывался похож на отца: от человека рождался маленький человечек, от орка – оркёныш, от эльфа – ушастое друпадолюбивое чудо. Девочки приходили в этот мир только и исключительно оркийками.
Дурта, впрочем, утверждал, что определённые различия имеются, и местные определяют расу женщины с первого взгляда; так любящая мать различает однояйцевых близняшек.
– Избирательная эволюция!.. – почти с восторгом резюмировал капитан, отмечая в памяти непременно поинтересоваться у Содары настоящими причинами бесконечной войны с орками.
Ему хотелось выдать нечто глубокомысленное: например, пафосную фразу о высшей разумности матери-природы. Это прозвучало бы смешно – но, конечно, не было бы справедливым.
Мужчины Вишвы любили своих женщин именно такими – зелёненькими и зубастыми. Во-первых, никаких других они и не знали. Во-вторых, ежели настоящий мужчина захочет изменить свою женщину – к добру ли, к худу, но завсегда того и добьётся; к сурам эволюцию!..
А принцесса…
Принцесса-орк – что ж такого? Обыкновенное дело, если вдуматься. Тем более что Севати производила впечатление самое приятное. Так уж оно заведено у них, у клыкастеньких: если женщина хочет нравиться – она нравится.
Но, конечно, не настолько, чтоб ради этого стоило остаться в Варте.
И уж тем более – переходить дорогу Кави.
Вон он как на свою ненаглядную уставился. Аж в четыре глаза.
* * *
– Я не люблю её, – безнадёжным тоном поведал Кави-старший.
– Правильно, – согласился капитан, рассматривая инкрустацию на здоровенном серебряном кубке. – Кого должен любить эльф? Эльф должен любить…
– Я не люблю её!..
И добрый эльф заломил уши таким отчаянным жестом, что капитан отбросил шутейный тон.
– Дай угадаю, – сказал он доброму эльфу. – Эту ты не любишь. А любишь ты…
– Ту. Прежнюю Севати.
– Из будущего? Старую?
– Что делать?.. – простонал Кави, закрывая лицо дрожащими руками.
– Жить, – сказал Немец. – Держать стену. Оставить след. И приглядывать за мелким.
* * *
– Эээ… но неужели Варта недостаточно велика для тебя?
Немец потрогал подбородок – и всё-таки решился.
– Дай палочку. Ну, стило… – Он встряхнул песочницу, выравнивая поверхность. – Вот твоя Варта.
Он в несколько быстрых штрихов очертил контуры империи. Память на эти вещи у капитана была военная, профессиональная – Дурта согласно затряс шевелюрой.
– А вот Москва.
Он добавил неровный овал.
– Это твой мир? – заинтересованно прищурился мудрец.
– Это столица моего мира. Точнее, одной моей державы.
– А сама держава…
– В десять тысяч раз больше, – сказал Немец, разрушая робкую надежду мудреца, что речь идёт о своеобразном городе-государстве.
Дурта убито молчал.
– Вся твоя империя для меня, – безжалостно сказал капитан, – это поездка на метро. На одной конечной сел, на другой вышел, книжку захлопнул – вот и вся Варта.
* * *
– Великая Варта никогда не забудет того, кому обязана столь многим.
– Это кого?
– Тебя, капитан. Оставь свои шутки.
– О, голос-то какой командный. Горжусь тобой: сразу видно – император.
Всё ещё Содара грустновато улыбнулся.
– А чего вы все такие серьёзные? – спросил капитан, оглядывая друзей.
Кави-старший. Строгий, сосредоточенный. Влюблённый – по-настоящему безнадёжно.
Кави-мелкий. Как-то вдруг повзрослевший, но это только видимость – взрослеют не вдруг. Ещё не влюблённый – по-настоящему.
Дурта? Нет, всё-таки Думья. Столько всего ещё не сказано…
Содара. Почти Адинам, чуть было не оставшийся просто Содарой. Пустяки: крепче будет.
– Чего приуныли-то? – повторил капитан. – Я же не навсегда ухожу. Просто дел накопилось, то, сё. Планету приберу – и вернусь. Обязательно.
– А… честно-честно? – вздёрнул уши эльфёнок.
– Ты же знаешь, – улыбнулся Немец. – Я не предатель. Я иду, я живой, я один на земле. Хочешь, расскажу, что было дальше?
* * *
Подтянутый, представительный мужчина расположился в кресле так, чтобы скрыть свой рост. Виктор Михайлович прекрасно понимал, что не дело переводчику выходить на первый план. Особенно теперь, когда и самому хотелось стать как можно более незаметным – он испытывал страх.
У настоящих профессионалов и страхи обычно профессиональные. Нет, не ошибиться где-нибудь в грамматике – это было исключено по определению; скорее – опоздать с переводом, исказить оттенок смысла, недослышать или, напротив, уловить чуть больше положенного.
Но сегодня Виктор Михайлович испытывал страх совсем иного рода. Мастер слова затруднился бы с подбором точного определения; это чувство напоминало то, какое накатывает на ребёнка при первом осознании собственной небессмертности.
Напротив его «клиента» – переводчик предпочитал отстранённость в работе – в глубоком кресле возле камина уютно устроилась госпожа Маргарет Тэтчер, премьер-министр Соединённого Королевства Великобритании и Северной Ирландии.
Госпожа Тэтчер улыбалась многозначительно и плотоядно, немигающими влюблёнными глазами вперившись в собеседника. Так мог бы выглядеть флирт в исполнении паучихи.
Сметая формальные преграды, госпожа Тэтчер скинула туфли и поджала ноги; периодически она кокетливо подёргивала пальцами – через равномерные интервалы времени. От ступней госпожи Тэтчер еле заметно тянуло сладковатым ароматом свежестриженых ногтей.
Виктора Михайловича слегка мутило, но переводчик, обслуживающий советскую делегацию, не может позволить себе роскоши сблевать на официальных переговорах. Да и, в конце концов, близкое знакомство с Раисой Максимовной тоже неплохо закалило его продолговатый мозг[3].
Переводчик кинул взгляд на своего коллегу – нет, по лицу англичанина невозможно было сказать, что тот чувствовал запах. То ли так же умело скрывал тошноту, то ли – привык к вони. Англичанин же.
Виктор Михайлович перевёл глаза на клиента. Тот широко улыбался, шевеля в воздухе волосатыми руками и поблёскивая знаменитым пятном. Судя по наклону головы, клиент снова рассматривал длинные желтоватые зубы госпожи Тэтчер – бедняжка полагал их цвет признаком натуральности. Переводчик, безусловно, не собирался развеивать заблуждения простодушного провинциала: каждый должен заниматься своим и только своим делом. Даже если клиент намеревается продать Родину – настоящий профессионал обязан всего лишь обеспечить быстрый и однозначный перевод заявленной стоимости.
– Dear Mischa! – проникновенным тоном сказала госпожа Тэтчер.
– Уважаемый Михаил Сергеевич, – автоматически перевёл Виктор Михайлович, против собственной воли подпуская в натренированный голос интимных интонаций.
Тонкий слух переводчика отметил, как в глубине особняка что-то как будто звякнуло; затем несколько раз быстро цокнуло; затем послышался тихий мужской вскрик, словно кто-то из секретарей случайно порезался ножом для бумаг.
Где-то за дверью, не чересчур далеко, но и не особенно близко, послышался шум. Это был приятный, успокаивающий шум – не очень громкий, но и не так чтобы тихий. Не вполне монотонный, но и не излишне многозвучный. Умеренно звонкий – хотя и не сказать, что глухой. Вероятно, именно с таким звуком происходят во Вселенной события, на которые мы никак не можем повлиять – и, что куда важнее, не испытываем такого желания.
Именно с таким звуком отворилась дверь в кабинет.
До обоняния переводчика донеслись отчётливые запахи металла, оружейной смазки и почему-то конского пота. Диковатое сочетание перебило аромат ногтей госпожи Тэтчер; дышать стало немного легче.
Виктор Михайлович сидел спиной ко входу; оборачиваться ему остро не хотелось. Видимо, сказывался всё тот же профессионализм: переводчик не может позволить себе отвлекаться на шум Вселенной.
Избегая неуместных телодвижений, Виктор Михайлович смотрел на своего коллегу. Тот, безусловно, уступал советскому человеку в профессионализме: англичанин побледнел, глаза его расширились, он вознамерился встать.
За спиной зашуршало и звякнуло.
– Не вставай, – произнёс приятный мужской голос.
Говорил он по-английски, причём с таким великолепным произношением, что Виктор Михайлович даже несколько позавидовал. Так уж устроен этот язык, что и носителям приходится напрягаться, выдавливая из себя подобающее звучание; нежданный гость, однако, говорил без малейшей натуги – тем не менее, безусловно, носителем не являлся.