весь народ, но даже на всех рабочих.
Этим противоречием в позиции Троцкого широко воспользовались его противники в Политбюро, проведя в резолюции положение о том, что «Рабочая демократия … вовсе не предполагает свободы фракционных группировок, которые для правящей партии крайне опасны, ибо всегда грозят раздвоением или расщеплением правительства и государственного аппарата в целом»[306].
В первый период нэпа перед партией стояла основная проблема: откуда взять средства на восстановление и реконструкцию промышленности.
Если отбросить пропагандную методику почти всех партийных выступлений, особенно ярко представленных речью Сталина на XVI партсъезде, пытающихся доказать, что дореволюционная Россия была «пустым» местом или по меньшей мере крайне отсталой страной, то приходится убедиться, что восстановление промышленности шло крайне медленно.
Достаточно напомнить, что только к 1928 году добыча угля, а также производство стали и чугуна достигли уровня 1913 года. Только тогда начали осуществляться первые крупные дореволюционные проекты и уже начатые, но остановленные революцией строительства как, например, Днепрогесс или Турксиб.
В то же время, если коммунистическая статистика постоянно исходит в своих сравнениях из показателей остановившегося в 1913–1914 гг. в связи с войной промышленного производства дореволюционной России, то промышленное производство как в Западной Европе, так и особенно в Америке, нельзя было статистически остановить на 1913 годе. Оно развивалось дальше. К 1929 году Западная Европа и Америка сделали большой скачок вперед по отношению к 1913 году и это не могло не пугать особенно ту часть партии, которая мечтала о близкой мировой революции.
Здесь необходимо лишь напомнить, что за 25-летие 1887–1912 темп развития русской промышленности был таков, что Россия, если бы не Октябрьский переворот, стала бы на первое место в Европе к 1928 году, оставив, конечно, далеко позади свои показатели 1913 года. Достаточно напомнить, что добывающая промышленность выросла за предвоенное двадцатипятилетие на 520 %, металлургическая на 388 %, химическая на 600 % и т. д.[307].
Исходя из этих цифр, легко заключить, что к 1928 году мог быть достигнут тот уровень, к которому с таким колоссальным напряжением всех сил и с такими жертвами пришли лишь к 1937 году.
Замедление роста видели, конечно, на верхах партии, и вопрос о капиталовложениях в промышленность был, особенно для сторонников форсирования революции на Западе, вопросом жизни и смерти.
Троцкий, Пятаков, Смилга, Муралов, Преображенский, Розенгольц и другие внутренне не воспринимали нэпа «всерьез и надолго». Они надеялись снова вернуться к военным методам управления хозяйством, мирились с нэпом лишь как с крайней необходимостью в связи с политическим положением в стране и голодом 1921–1922 гг.
Когда в 1923 году сельское хозяйство начало становиться на ноги, Преображенский выдвинул свой знаменитый «закон первоначального социалистического накопления»[308].
Исходя из того, что согласно Марксу (в чем Маркс был лишь отчасти прав) Европа накопила первоначальный фонд капиталов для индустриализации XIX века за счет колониальных войн и торговли в XVI–XVIII вв., Преображенский считал, что социализм, подобно первоначальному капитализму, должен строиться за счет предшествующих форм хозяйства.
Иначе говоря, индустриализация должна быть проведена за счет «эксплуатации досоциалистических форм хозяйства». Применяя эту надуманную схему к положению в СССР, Преображенский рассматривал крестьянство и мелкого городского производителя в качестве «колоний» социалистической индустрии, предлагал попросту их максимальное ограбление ради накопления ресурсов для капиталовложений в промышленность.
Это отношение к крестьянству вообще, к середняку в частности, как к потенциальному кулачеству вполне совпадало с ленинскими взглядами 1918 года. Принимая нэп как временную необходимость, Преображенский и разделявшие его взгляды Троцкий, Пятаков, Иоффе и другие считали необходимым «нажать на деревню» ради форсирования индустриализации.
Начиная с 1923–1924 гг. и особенно в 1926–1927 гг. они настаивали на увеличении налоговых платежей до 30 % дохода со всех хозяйств ставших на ноги или, как они их называли, с «верхушечных слоев середняков, смыкающихся с кулаками». Одновременно предлагалось, по образцу 1918 года, освобождение от налогов всех бедняцких хозяйств.
Под эксплуатацией «досоциалистических форм хозяйства» понимались также высокие наценки на промышленные товары, еще более раздвигавшие знаменитые ножницы между ценами сельскохозяйственной и промышленной продукции.
Троцкий видел в крестьянстве опасную мелкобуржуазную стихию, не верил в «союз с крестьянством», осуществить который хотели правые, надеялся, что рано или поздно можно будет вернуться к «военным методам» в отношении деревенской верхушки.
Обвинение Троцкого Пятакова, Розенгольца, Преображенского, Смилги и др. в «мелкобуржуазном уклоне» казалось им перенесением беды с больной головы на здоровую теми, кого позже Троцкий стал называть «термидорианцами».
На XIII партконференции было решено, наконец, предать гласности 7 пункт резолюции «О единстве партии», проведенной Лениным на X съезде.
Резолюция, естественно, не добавляет того, что следовало бы, говоря о «правящей партии» в условиях однопартийной коммунистической диктатуры.
Троцкому была приклеена этикетка «мелкобуржуазного уклона». Согласно разделу резолюции «Идейная сущность оппозиции», его «мелкобуржуазность» заключалась в том, что вместо того, чтобы видеть в партии «монолитное целое», он и оппозиция делают механическую попытку осуществить идеологическое и политическое единство «взглядом на партию, как на сумму всевозможных течений и фракций»[309]. Троцкий требовал равноправия в партии, т. е. хотел осуществить единство в партии не механическим путем «партийной дисциплины», а средствами дискуссии и взаимного убеждения.
Другой стороной «мелкобуржуазности» Троцкого была, согласно резолюции, попытка «перенести центр тяжести борьбы против бюрократизма в госаппарате на „бюрократизм“ в аппарате партии». Иными словами, попытка атаковать аппарат властвования своих противников.
Для Троцкого, яркого сторонника форсирования революции на Западе и одного из самых горячих ненавистников нэпа, едва ли подходит даже условная характеристика «мелкобуржуазный» — так была выражена месть Зиновьева и Сталина, спешивших наклеить на спину самого опасного конкурента на власть наиболее позорный, с точки зрения коммунистической доктрины, бубновый туз.
На XIII конференции было решено предать гласности 7-ой пункт резолюции «О единстве партии», проведенной Лениным на X съезде.
Эту важнейшую норму внутрипартийной диктатуры Ленин, хорошо понимавший ее смысл, стеснялся публиковать.
Введя диктатуру в партии, он пытался скрыть это положение от рядовой массы ее членов. Решение об опубликовании, вынужденное кризисом в партии 1923–1924 гг., было принято за три дня до его смерти.
XIII съезд, собравшийся 23 мая 1924 года, как и следовало ожидать, одобрил решения январской конференции. Важнейшим событием на съезде было выступление Троцкого со знаменательной речью.
Он не только полностью признал правильность резолюции от 5 декабря 1923 года, но и провозгласил незыблемость ленинских идей о партии, заключенных в резолюции «О единстве партии» 1921 года.
«Я никогда не признавал и не признаю свободы партийных группировок, — заявил Троцкий на съезде, — ибо группировка есть в данных исторических условиях только другое наименование фракции»[310].
Троцкому, несмотря на все его заявления о внутрипартийной демократии, несмотря на