конечно, быть заключена в узкие рамки «рабовладельческой», «феодальной», «буржуазной» формации. Как мы указывали выше, резолюция XII съезда партии дважды повторяет положение, что советское государство является, прежде всего, государством, в котором во всех областях, в том числе в области культуры, проводится политика не диктатуры пролетариата, а диктатуры партии. Иначе, собственно, и быть не могло даже согласно ленинскому определению понятия диктатуры пролетариата как понятия весьма условного и лишь прикрывающего действительность — диктатуру партии.
Каутский и Бернштейн говорили, что партийная диктатура неизбежно вырождается, и единственным путем предотвратить это вырождение является создание пролетарской культуры в период, предшествующий политической революции. Иначе говоря, они, будучи марксистами, не отрицая возможности создания пролетарской культуры, видели необходимость выявления ее в эволюционном процессе, происходящем при системе капитализма. Бухарин же вслед за Лениным, в 1923 году, пытается найти пути создания пролетарской культуры в условиях партийной диктатуры.
Он вводит, например (заимствую эту идею у известного социолога Питирима Сорокина), понятие «духоподъемности», трактуя это понятие как планирование, управление, целевое подчинение творчества ради создания новых культурных ценностей. Однако уже в самом понятии «духоподъемности», что и подчеркивает Сорокин, лежит не только волевое усиление, но и творческая свобода. Мысль Бухарина сводится к использованию свободно мыслящей интеллигенции для целей партийной диктатуры. Но в то же время Бухарин достаточно глубокий аналитик, чтобы не заметить на предлагаемом им пути две опасности, на которых нам необходимо остановиться. Формулировки Бухарина являются первыми, исходящими из рядов КПСС, определениями возможного социального развития СССР, бесспорно послужившими указанием для многих последующих теоретиков. Милован Джилас, который, видимо, не знал этих забытых формул Бухарина, повторил и развил их в своей книге «Новый класс».
Бухарин еще достаточно осторожен и в то же время достаточно оптимистичен, чтобы после пятилетнего опыта и внешних побед назвать эти возможные пути лишь «опасностями».
В качестве первой опасности он видит развитие, при котором «из социальных слоев, нам враждебных или полувраждебных, может возникнуть „новый класс, стоящий на верху горы (Н. Бухарин стесняется сказать прямо — пирамиды, хотя явно подразумевает ее. — Н.Р.), у которого рабочий класс превратится в класс эксплуатируемый“». Это возникновение, предполагаемое Бухариным в процессе индустриализации, требующей неизбежного привлечения культурных технических кадров, произойдет тогда, когда «мы из технической интеллигенции, из части новой … плюс некоторая часть даже нашей партии, в силу необходимости разрешения стоящих перед нами экономических задач, превратились бы в некоторый новый класс»[334].
Говоря об этой опасности, говоря о борьбе за новый кадровый технический состав, Бухарин предлагает в плане преодоления ее решать всю проблему «не механическим путем, не путем добавочного вышибания зубов, а путем обработки нашего человеческого материала в качестве нашего кадрового состава»[335].
Здесь Бухарин очень осторожен, он говорит о культурной обработке, но понимает, возможно, и всякую другую, к которой широко прибегал впоследствии Сталин: сочетание жесточайшего террора и запугивания с материальным подкупом части интеллигенции, как рекомендовал еще до революции Ленин.
Идейное завоевание новой интеллигенции, нового ведущего кадра, однако, требует культурных средств и сил, и кончая свой доклад Бухарин жалуется на непонимание со стороны некоторых его коллег по ЦК партии, которые видят под пропагандой «пролетарской культуры», по его образному выражению, «мытье рук три раза в день». «— Но не могу же я — патетически восклицает Бухарин — перед аудиторией профессоров четыре часа говорить о мытье рук, а потом так просто взять шапку и уйти»[336].
Бухарин правильно видит, что решение задачи упирается, в какой-то степени, в высшую школу, — «высшая школа, и решение культурной проблемы, сейчас для нас является одной из самых жгучих, самых злободневных задач … от этого зависит исход революции»[337].
Забегая вперед, укажем на опыт советской высшей школы, показавшей, что она, прежде всего, явилась и является до сегодняшнего дня школой преодоления марксизма. Попадая на университетскую скамью (и др. вузов, без различия), молодежь, даже склонная воспринимать доктрину коммунизма, постепенно — и каждый студент по-своему — начинает отталкиваться от нее, ибо в любой области науки — будь то история или физика — вырастает неизбежное противоречие между объективным изучением фактов и действительности, с одной стороны, и марксистской доктриной, с другой. Несмотря на продолжающуюся, вот уже 40 лет, борьбу с так называемым «объективизмом», коммунистическое руководство не может найти иного средства для выхода из этого противоречия, кроме начетнического вдалбливания той или иной редакции (в зависимости от периода советской власти) марксистской доктрины. Это привязывание доктрины к науке у подавляющего большинства кончающих высшую школу не может не привести, и приводит, к исканию выхода из насильственной, механической связи двух взаимоисключающих факторов — науки и марксистской доктрины. И выход этот, обычно, в процессе подлинного изучения любой отрасли науки, находится в свободном творческом решении каждого представителя «нового кадра», кончившего высшую школу. Это решение закономерно делается антимарксистским. Невозможность, в системе тоталитарной диктатуры, широко делиться своими мыслями не дает яркого, открытого проявления новых школ российской общественной и научной жизни. Но достаточно просмотреть, хотя бы самым беглым образом, историю развития любой отрасли науки в СССР, как сразу можно констатировать непрерывную борьбу коммунистической власти с различными «враждебными школами», «извращениями», «вредительством», «антимарксистскими уклонами» самых различных направлений. Поколение молодой российской интеллигенции, продолжая черпать основу своих познаний из источников российской и общечеловеческой науки и общественной мысли, несмотря на часто обильное цитатничество «классиков марксизма-ленинизма», продолжает, и в ряде отраслей с большим успехом, развитие российской науки и культуры.
Этот процесс в поколениях молодой интеллигенции нашей страны, как показала вся история советского периода, неуклонно продолжается и по сегодняшний день, разумеется, независимо от «классового происхождения» того или иного студента. Ибо подлинное творчество, подлинное овладение наукой зависит, прежде всего, от способностей и силы духовной целеустремленности.
Не имея ничего общего с вопросом классового происхождения, этот процесс принимал несколько различные черты в зависимости от характера поколений. Можно найти характерные особенности в поколениях молодежи, вступивших в период формирования в двадцатых, тридцатых, в послевоенных годах, но это другая тема. Нам важно лишь заметить, что чем дальше отстояло молодое поколение от времен старого режима и революции, тем сильнее, тем более страстно стремилось оно к познанию и восприятию российской культуры. Исторически уже можно оценить поколение, вступившее в активную жизнь в тридцатых годах. Оно достаточно раскрыло себя в последней войне. Именно к нему, в первую очередь, были обращены призывы партии и Сталина о спасении России в 1941–1945 гг. «Пролетарский интернационализм» оказался чуждым этому поколению.
Бухарин, как марксист, не разглядел процесса отталкивания молодежи от марксизма и, оставаясь в сфере марксистских