следы его жизненного пути, и даже имя его оказалось затерто и забыто. Посему даже знающие его, не осмелятся нарушить молчание.
Глава 19. Состязания обманщиков
В эпоху Семи Племен или уже Пяти Царств, но никак не позже появились жрецы, шаманы и первые колдуны да колдуньи на нашей земле. Ещё прославленный Хэй Сянкэ писал о том на заре Хуандигоу. И не было тогда никаких запретов, каждый был волен обращаться к тем богам и духам, к каким желал. И лишь в том случае, когда удавалось доказать, что колдовство их свело кого в могилу иль принесло иной тяжкий вред, им воздавалось по делам их. А прежде и так не поступали, предпочитая оставлять подобные дела на самосуд и давать жертвам иль их родным либо самим поквитаться, либо при помощи другого сведущего в той древней магии. И было так до эпохи Мятежников, когда наложили запрет на вредоносное колдовство для всех, кроме тех, кому то лично дозволил владыка.
Многие практики тогда подпадали под запрет, и запрет этот поддерживали казнями, увечьями и другими жестокими мерами. Но добиться удалось лишь того, что хранители тех секретов стали таиться и не всякому открывали даже того, чем они промышляют. Когда ж первые синские императоры озаботились делами магов в своих владениях, запрещено стало вскорости всё, что не разрешено, и магию, начиная со времен Шань Лаоху, смогли практиковать лишь государевы маги. Были и ужесточения, и смягчения, но верно одно — то, что получило наименование яофа[1], стало запрещено окончательно для всех и на все времена.
Любой маг-даос знает, что ж такое яофа, но наверняка затруднится объяснить общими словами, ибо много раз видал перечень запрещенного, от отдельных заклинаний до целых практик, знает, отчего это столь ужасно, и заучил всё это наизусть, однако из общего у перечисленного было разве что то, что всё оно возникло ещё в древности, влекло за собой причинение вреда, и последствия могли легко выйти из-под контроля даже опытного колдуна.
Яодао, решившийся нарушить запрет, не гнушается ничем: ни заключением договора с самыми ужасными духами и демонами, ни нанесением вреда не только телу, но и душе, ни осквернением могил и созданием чудовищ. Ради достижения своей цели он пойдет на всё, ибо обратного пути у него нет. В мире живых, коль станет известно о его деяниях, его ждёт ужасная казнь, позор и посмертные кары, ибо все следы его существования должны исчезнуть, и он не будет погребен с соблюдением всех ритуалов. Сделано будет лишь то, что необходимо для того, чтоб лишить его силы и помешать его возрождению. Его семья будет разорена, и некому будет приносить ему жертвы в дни поминовений. Посему в посмертии его также не ожидает ничего благого — он обречен будет либо скитаться по земле голодным духом, либо окажется затянутым в воронку Ан Вайсин[2], где попадет в распоряжение Ни Яй и Фу Са. Ежели вдруг ему повезет настолько, что он окажется в царстве Кэн-вана, то и там участь его станет незавидной.
Зная обо всём этом, я никогда прежде и представить не мог, что кто-то способен в наш просвещенный век пойти на подобные безумства и злодеяния. И всё ж мало того, что нет-нет да слыхал истории от даосов о применении яофа, пускай и по мелочи, в тот злополучный год вот так столкнулся с этим сам. Мысли об этом не покидали меня, и наутро я робко озвучил то, о чем, должно быть, помышляли, но предпочитали молчать и остальные:
— А что, ежли сам этот чиновник Пао совершил всё это?
Мои товарищи отвлеклись от трапезы и со смесью досады, неловкости и удивления взглянули на меня. Поначалу они долго молчали, а потом мастер Ванцзу ответил мне:
— Ну, быть может, и так. И что ж теперь?
— Так не зря ль мы ищем?..
— Мне понятно твоё нежелание признавать очевидное, друг мой, но даже, коль ты прав, пойми и прими то, что кто-то ж ведь продолжает начатое им после его смерти. И мы точно знаем, что не он сам, ведь тогда, когда мы его узрели воочию, не могло быть никаких сомнений в том, что он истинно мёртв.
Я тяжко вдохнул и спор более не продолжал, ведь мастер Ванцзу был прав, и оспаривать это было б сущей глупостью. Посему нам предстоял долгий и тяжкий день.
После завтрака начальник задумчиво оглядел нас и приказал нам и для себя, и для него раздобыть одежду простолюдинов, и в таком виде бродить по городу в поисках сведений, что могли бы нам помочь. Мои возражения он и слушать не стал, и пришлось исполнять его приказание. Слуги глядели на нас так, словно мы рассудком помутились, но поручение исполнили, и в самом начале часа Лошади мы все трое разошлись по разным сторонам. Ещё вечером мастер искусно на листе бумаги изобразил костяную шпильку, ставшую нашей единственной подсказкой, и отдал его мне, а саму шпильку моему младшему товарищу. Куда ж пошёл он сам, нам он поведать не пожелал.
Весь день мы с Сяодином обхаживали торговцев и ремесленников, расспрашивая их о том, кто, где и когда мог бы изготовить такую шпильку, но вечером, устав словно крестьяне в сезон пахоты и сева, обмениваясь вестями, вынуждены были признать очередное своё поражение. Ни я, ни сяо-Байху, ни даже наш начальник не принесли ни крупицы того, что могло б сослужить нам добрую службу. Насупившись и сказанув пару крепких словечек, мастер Ванцзу объявил нам, что рано утром отбудет обратно в столицу, и намерен вернуться не позднее, чем чрез неделю. С мрачными лицами мы выслушали его и смогли лишь кивнуть в ответ да пообещать, что проводим его, после чего разошлись спать.
–
То утро выдалось, подобно предшествующему ему дню, необыкновенно ясным для сезона дождей. Мастер ворчал на нас без конца и перечислял всяческие правила предосторожности, каким нам надлежало следовать, что бы ни случилось, давал советы и делился собственными размышлениями. Прежде чем взойти на корабль, он всмотрелся в наши лица и сказал:
«Враг в городе. И нет у меня сомнений в том, что он уже знает о нас и, быть может, даже следит за нами. Потому