помочь. Но узнали лишь о новых жертвах, и возвратились в дом моего отца в усталости и отчаянье.
–
Утром, невзирая на морось, мы вернулись в ведомственный терем и вновь пытались добиться столь важных для нас сведений, а, когда нам вновь было отказано, хотя б справедливости. На этот раз я вознамерился пробиться к самому городскому иню, но нас к нему не допустили, велев, ежли дело наше столь важно, написать донесение для него, и даже дали бумагу, кисть и чернила. Верно, мы настолько им осточертели, что они готовы были уже избавиться от нас даже и такой ценою.
Покамест я писал, пришел какой-то пожилой чиновник в зеленом пао, бросил на меня взор и о чём-то стал шёпотом переговариваться с писарем иня. Когда ж я вручил донесение, и обратился к Сяодину, дабы нам уйти, чиновник вновь взглянул на меня, простился с писарем и пошёл вслед за нами.
Поначалу я подумал, что кто-то велел ему проследить, куда мы пойдем и что станем делать, но стоило ему поравняться со мной, как он спросил:
— Да простит сянь мою навязчивость, но не сын ли вы сяня Мэн Лишуй?
— Да, это так. А откуда вам о том известно? — изумился я. Мой невольный собеседник усмехнулся и тихо ответил:
— Некогда мы с вашим батюшкой вместе учились и служили. В память о нашей дружбе он даже пригласил меня на свадьбу младшей дочери. Едва ль, впрочем, вы меня помните. Я рано ушёл. Но я вас вот приметил и теперь припомнил… Вы здорово переполошили всё наше ведомство.
Я сжал губы. В словах его слышалась насмешка, но он вовсе не издевался надо мною, как я вскоре понял. Добавив, что цзыцзинским чиновникам давно уже потребна была подобная встряска, он прошептал:
— Вы, верно, силитесь всё узнать о жертвах ночных нападений?
— Да, а…
— Вы от него ничего не добьетесь. И от меня тоже. Я лишь по оплошности своей вам оброню, что служанка из дома Пао опознала тех девиц из весеннего дома как свою подругу и приятельницу той. И кто знает…Ох, а вот здесь я вынужден с вами проститься. Приятно было побеседовать, Мэн-гунцзы, и увидеть, как вы возмужали. Заходите как-нибудь.
— И вы… — пробормотал я.
После этого чиновник улыбнулся и ушёл в другую сторону коридором, пересекающим основной. Мы ж Сяодином направились к выходу во двор, а, когда уже шли по городским улицам, младший товарищ кашлянул и неуверенно спросил меня, кто ж это такой был. И тут я смекнул, что сам этого человека не помнил, а имени не спросил.
Когда ж я дома поведал об этом отцу, описал того чиновника и спросил, кто тот таков, отец вначале озадачился, затем задал мне несколько уточняющих вопросов, а после рассмеялся словно безумный. Когда ж я спросил, чему он смеется, отец, силясь сдержаться, спросил:
— И неужто ты не признал его?
— Нет. А кто ж это был?
— Твой третий дядя.
–
Мэн Си Дуньби был третьим младшим братом моего отца и пятым из пятерых, доживших до взрослого возраста, детей моего деда. В то лето ему шёл уж сорок шестой год, хотя я б дал все пятьдесят. Я редко его видывал в отличие от остальных дядьев, и даже в нашей семье за ним закрепилась сомнительная слава легкомысленного безбашенного человека, гуляки и повесы. У него был один сын от законной супруги и ещё шестеро или семеро детей от разных других женщин. Поговаривали, что подобные вольности он себе позволял от того, что редко бывал дома, и многие глядели на это сквозь пальцы.
Когда-то он и впрямь служил вместе с моим отцом, но после многих неприятных историй ему дали понять, что подобная должность для него слишком хороша, и вскоре его перевели в ищейки, что большинством почитается за несомненное падение по служебной лестнице. Но дядя, должно быть, так не считал и нашёл, наконец, своё место. Занимаясь, в сущности, тем же, чем и я, разве что тогда, когда преступления совершались обыкновенными людьми, хоть и злодеями, он побывал каким-то загадочным образом в самых разных уголках империи и так дослужился до шестого ранга. Задания ему стали давать лишь в пределах города, но в остальном мало что переменилось.
Я силился припомнить, когда ж видал его в прошлый раз, до свадьбы Байлян, и с изумлением предположил, что это могло быть и лет за пятнадцать до того, тоже на каких-то семейных торжествах. Не мудрено, что я не признал его. И в то же время это облегчило мою душу. Я не сомневался, что его словам можно доверять, ведь желать мне зла он никак не мог, и, при всех изъянах его натуры, не стал бы так шутить.
Посему в тот же вечер я написал управляющему дома Пао и попросил помочь мне допросить слуг их дома. Ответ пришёл лишь утром. Он был краток и полон невысказанного неудовольствия. Однако ж отказать нам То Личи не посмел и попросил прийти в час Змеи.
Тот день запомнился мне очередной утренней грозой, но к назначенному часу всё ещё было спокойно, и даже солнце выглядывало из-за пепельно-серых туч. Когда мы пришли, уже знакомый нам старик-привратник, многократно кланяясь, попросил подождать нас прямо в саду, где усадил на деревянную скамью в беседке.
Поначалу всё было безмятежно и тихо, не считая птичьих переливов в ветвях каштанов, что росли вокруг. Мы молча любовались садом, каждый думая о своём. Но в какой-то миг из-за кустов неподалеку стало звучать какое-то бормотание, бульканье и вздохи. Мы с Сяодином переглянулись и, более не нуждаясь в дополнительных знаках, поднялись со своих мест, подошли к кусту и медленно отогнули его ветви.
За кустарником на корточках сидела та самая маленькая девочка, какую мы встретили при первом своём визите. Это она что-то мурлыкала себе под нос, протыкая и поддевая землю каким-то вытянутым предметом. Сяодин спрятал смешок в рукаве. Я тоже улыбнулся, взглянув на него, но затем вновь обратил взор на девочку и вдруг разглядел предмет в её руке. Это оказалась женская шпилька.
Пот выступил у меня на виске, и бешено, словно птица, пойманная в силки,