государя и его наследников!”
Гетман сообщил словесно царскому посланцу о тогдашних
обстоятельствах.
<Дорошенка, - говорил он, - подбивают поляки соединиться
с королем, - посылают ему подарки, обещают все,- чего он
захочет! Это все того ради, что когда бы Дорошенко с ними
соединился, так онм тотчас пошли бы на сю сторону войною. Только
Дорошенко никогда не сойдется с ляхами и не отстанет от тур-
ского царя, - на нас же войною не нападет. Он беспрестанно
ко мне присылает и клянется, что с нами ссориться не станет: 202
ни сам не перейдет войною на сю сторону, ни других воевать
против нас не пустит. Из орды, что при нем, кое-какие вздумали
было переходить через Днепр и малороссийским жителям чинить
худое, так он, сделавши сыск, велел нагишом их бить плетьми, водя по таборам, и потом дал крепкий заказ, чтоб никто ни из
Козаков, ни из татар не смел к нам за Днепр переезжать и чинить
обиды>. ***
Гетман давал совет государю присоединить к себе Гомель, -
иначе будет малороссиянам утеснение. <Если,. - говорил он, -
не состоится мир между Россиею и Польшею, так ляхи в Гомель
насадят своих людей, и тогда проезда не будет до Киева, до Остра, до Нежина и до Чернигова. Из Гомеля вышли жители и живут
теперь в слободах; пусть бы великий государь указал взять Гомель
и воротить в него этих жителей, так они будут ляхов к нам не
пропускать. Теперь в Гомеле остается всего душ со сто и те
беспрестанно просят, чтоб их царь велел, вместе с Гомелем, принять
под свою державу>.
Поживши несколько дней в Батурине, Танеев разговорился с
начальником стрельцов, находившихся постоянно при гетманской
особе, Григорием Нееловым, и тот сообщил такие сведения о
Демьяне Игнатовиче:
<Ужасно он мятется, услыхавши, будто царь хочет его
переменить и назначить гетманом Солонину. Намедни приехал к нему
нежинский протопоп; гетман стал ему говорить насчет Солонины, а протопоп сказал: <не верь таким слухам; царь тебя жалует и
не переменит!> Не понравилось это гетману и сказал он
протопопу: <ты заодно с москалями торгуешь мною>. Слово за слово, дошло у них до того, что гетман разбранил протопопа и
похвалялся саблей голову у него отсечь в светлице. Протопоп мне сказал
об этом втайне в церкви, а при гетмане подходить к себе не
велел, чтоб какого дурна от тех слов не учинилось. Гетман когда
не пьян, тогда у него все рассмотрительно, а как напьется, так -
беда: приступа к нему нет! Все старшины взгляда-его боятся, говорить о делах с ним не смеют; непомерно жесток! Как услыхал, будто государь гетманом хочет наставить Солонину, так пил
непомерно и сердит был многое время: меня к себе не призывал и
не говорил со мною; а со старшиною, - как только что не по
нем, тотчас за саблю! Дмитрашку Райчу порубил саблею у себя
в светлице, и тот от ран болен теперь; судью Ивана Домонтовича
пьяный бил по щекам и пинками и саблею хотел изрубить, только
я отнял у него саблю и рубить не дал; он меня за то бранил и
называл москалем. Константина Солонины брата, Якова, наказного киевского полковника, приказал привезти к себе в Батурин
и посадить скованного за караулом; жену Константина Солонины
приказал привезти в Батурин. Доложили ему, что козелецкие ко-
203
заки говорили, будто царь хочет Солонину гетманом поставить, Демьян велел тех Козаков сыскать и посадить в тюрьму. А в
Нежине полковник Гвинтовка - большой его приятель; когда
воевода Ржевский звал его к обеду, полковник не пошел и сказал: <как с вами можно хлеб-соль вести, коли вы поступаете
непостоянно? вон, изволит государь, вместо Демьяна, Солонину гетманом
поставить и нас, старшину, переменить!> А как приехал из
Москвы Игнат Кальницкий и рассказал, какая Солонине в Москве
милость, так Демьян велел Якова из-под караула освободить. Рос-
лавченка, стародуб.ского полковника, посадил гетман в тюрьму в
Батурине, никто не знает за что, а вместо него полковником в
Стародубе поставил Шумейку. Никто не смеет спросить у него
об этом. С Дорошенком ссылается беспрестанно тайно, на
банкетах за его здоровье пьет и меня заставляет пить. <Хорошо бы, говорит, кабы Дорошенка изволил великий государь принять под
свою высокую руку: Дорошенко оставался1 бы гетманом на той
стороне, а я - на сей, и пребывали бы мы в смирении и тишине>.
Писал к нему Дорошенко, будто от польского посла перед
рождественским праздником слыхал, что царь помирился с королем
и Киев уступил. Тогда Демьян говорил: если подлинно так, так
мы -покинем жен своих и детей и все пойдем головами своими
против поляков, не отдадим Киева и Печерского монастыря; у
короля в подданстве нам не быть никогда!> Беспрестанно пьян, и коли так будет вести себя, то я опасаюсь всякого дурна; ключи
городские живут у меня, только, как кто приедет в город, гетман
велит к нему посылать их>.
” Когда в Москву пришли эти слухи, 28-го февраля 1672 года, из
Малороссийского Приказа послана была гетману Демьяну
Игнатовичу царская грамота, где говорилось: <ты, гетман Демьян
Игнатович, от каких-то крамольников в великом сумнении пребываешь, будто, по нашему указу, велено киевскому полковнику Солонине
быть гетманом, но указа нашего о том не бывало - и мы, без
челобитья Войска Запорожского и без войсковой рады, даже и по смерти
твоей не учиним никого иного гетманом, не только при животе
твоем! Вы, гетман, и все Войско имеете опасение от головы стрелецкого
Неелова, что он доносил нам, будто ты, гетман, учинился не по-
прежнему: все это вмещает какой-то плевосеятель и вам говорит, будто мы хотим польскому королю уступить Киев. Этого нет вовсе>.
В грамоте сообщалось, что Солонина удержан в Москве по поводу
совещания бояр с польскими послами.
С этою грамотою отправлен был к гетману снова Танеев, но
уже с другим подьячим - Семеном Щоголевым. Между тем
гетман 29-го февраля снарядил новое посольство к государю в
Москву: поехали нежинский протопоп и генеральный есаул Грибович
с товарищами. Демьян Игнатович писал в Приказ снова о недог
204
разумениях, возникших с поляками по поводу рубежа; Андрусов-
ский договор устанавливал какой-то старый рубеж, а поляки в
старом рубеже считали Стародуб, Чернигов и другие местности
по ту сторону Десны. Это посольство разминулось с московским, которое ехало от царя к гетману.
Танеев приехал в Батурин 7-го марта и в тот же день
представился гетману, вручив ему царскую грамоту. Гетман Демьян
был в этот день в возбужденном состоянии и, кажется, пьян.
Приказавши прочитать грамоту4 и заметивши, что царь не велит
ему иметь никакого опасения, Демьян говорил: <Как нам всем не иметь опасения, когда его царское величе; ство тайно отдает в сторону короля польского свою вечную
отчину - преславный град Киев с малороссийскими городами и со
всем Войском Запорожским в вечную и нестерпимую неволю!
Были в Москве договоры польских послов с царскими боярами; по глуховским договорным статьям должны были с послами сидеть
и наши посланцы от Войска Запорожского; а наши посланцы, киевский полковник Солонина с товарищами, не допущены в
посольскую избу для прислушивания и для вольного голоса; держат
наших посланцев в Москве как невольников, отговариваются тем, будто польские послы и комиссары их не допустили, - называя их
своими холопами. Нет. Не польские послы и коммиссары, а
царские бояре и думные люди то учинили, - все для того, чтоб
Войску Запорожскому была неведома отдача Киева и
малороссийских городов! Этим вы Войску Запорожскому вечное бесчестие
нанесли и у поляков посмех учинили. Как польские послы и
коммиссары приедут в свою землю, король пошлет по Украине
сбои грамоты и в тех грамотах напишут: видите, что вам Москва
учинила! От этого настанет великое смятение в народе. Да и в
хроники свои поляки впредь для верности запишут, что Москва
в посольство Козаков не допустила. Коли кому на лбу учинят
рану, так после ту рану хоть и залечат, а знак от нее р,о смерти
будет оставаться! Так и у нас, в Войске Запорожском, это
бесчестье вечно забвено не будет! Его царское величество преславный
наш город Киев и малороссийские городы не саблею взял: поддались мы под его высокодержавную руку добровольно для единой
православной христианской веры и для обороны от