его в должность зависело от воли подчиненных. Сообразно
древним народным правам и обычаям, начальствующая особа должна
была держать совет с подчиненными. Но на деле выходило, что
как только такая особа получала власть, достававшуюся по выбору
подчиненных, так уже начинала считать себя в праве действовать
самовластно и, при случае, позволяла себе самые деспотические
выходки. Главною причиною этого было то, что получившее по
выбору должность лицо должно было опасаться более гнева
высшего своего начальника, также выбранного, чем нерасположения
к себе своих подчиненных. Выбранный в своей сотне, сотник
делался самовластным господином над сотнею, но зато старался
угождать своему полковнику, подчинялся его произволу и рабо-
199
лепствовал перед ним; законное поступление полковника в свою
должность не могло совершиться без воли гетмана, но зависело
также от желания полчан иметь его своим полковником; однако, более или менее прочно укрепившись в должности, полковник
был в своем полку такой самовластный господин, как
средневековый феодальный барон, хотя, в свою очередь, всегда мог
ожидать над собою деспотических выходок от гетмана. Еще шире это
проявлялось в поведении гетмана, как главы целого края. Гетман
юридически не был неограниченным государем: с одной стороны, он не смел начинать ничего важного без совета со старшинами, а в особенно важных случаях - без генеральной рады, куда
сзывались все козаки; с другой, он должен был относиться за
окончательным разрешением к государю через посредтво
малороссийского Приказа. Но это не мешало гетману, при случае, делать
такие выходки, на какие мог иметь право только ни от кого
независимый деспот. Грубость нравов того времени располагала к
этому. Демьян Игнатович был человек нрава вспыльчивого и при
том нередко бывал пьян, а потому несдержан ни на язык, ни на
руки; возвышение избаловало его скоро, царь был к нему
милостив, и он стал показывать себя в поступках и речах человеком
вольным и сильным. Все вокруг кланялось ему; но зато кругом
него все было пропитано коварством, и много охотников было
погубить его. Между тем положение края было самое смутное и
шаткое; малороссияне сами не знали, что с ними будет, в ту или
другую сторону выгоднее будет им обратиться. В таком положении
понятно, что главе такого края могли беспрестанно угрожать
нежданные перевороты, и как бы он ни держал себя, всегда бы
нашлись им недовольные. И гетман Демьян Игнатович возбуждал
против себя много недовольных, да вдобавок своею
несдержанностью сам давал этим недовольным повод при случае копать
под ним яму. Надобно, однако, заметить, что гетман Демьян
Игнатович, при своей вспыльчивости и нередко грубости, не показал
тех черт хитрости и коварства, которыми отличились многие
малороссийские исторические деятели той эпохи. Напротив, сколько
можно проследить его деятельность, он, казалось, был человек
прямой и добродушный.
18-го декабря 1671 года приехал в Батурин царский подьячий
Михайло Савин. Он был послан собственно для того, чтобы
сделать дознание о гробе патриарха Афанасия, скончавшегося на
возвратном пути из Москвы в Турцию в Лубнах: об этом святителе
начались тогда носиться слухи, обыкновенно предшествующие
открытию мощей святого. Как бы мимоходом, Савину поручили
привезти гетману царскую грамоту. В этой грамоте указывалось
Демьяну, чтоб он отнюдь не велел чинить ни с кем, особенно с
поляками, задоров, и объявлялось, что до окончательнрго разгра-
200
ничения рубежей всякими спорными землями должны владеть те, которые в данное время уже ими владеют.
Демьян Игнатович при гонце московском стал делать такие
замечания на царскую грамоту:
<Из-за реки Сожи с королевской стороны на нашу сторону
переезжают люди и начинают селиться, а великий государь их
ссылать не велит. Этак если пустить поляков селиться за Сож, так они начнут вступаться в наши городы и селы и будут
говорить, что эти городы и селы были их маетностями>.
Савин заметил, что против этого существует Андрусовский
договор, где обозначены границы. Демьян сказал: <В Андрусовском договоре того подлинно не означено, по какое
место Малороссия и чем мне владеть! Коли великий государь
изволит земли наши понемногу королю отдавать, так лучше бы велел
нас всех разом отдать: король рад будет! Только у нас на сей
стороне войска тысяч сто наберется: будем борониться, а земли
своей никакими мерами не уступим. От нас задору никакого ни
с кем нет и не будет; это великому государю известно; - за
правду мы головы свои положим!>
Савин стал ему делать успокоительные представления, но
гетман разгорячился, часто перебивал его речь и стал говорить еще
резче:
<Ожидал я от царского величества к себе и к
малороссийскому роду милости паче прежнего, а он нас отдает в лядскую
неволю! Поляки грабят наших малороссийских купцов и в
тюрьмах держат, около Киева монастырские села разоряют, а великий
государь за то им ничего не учинил! Нас совсем не обор&няют!
Коли б мы сами себя не обороняли, давно бы нас всех поляки
в неволю побрали. Видно, нечего нам надеяться на московских
людей!>
Проговоривши это сердитым тоном, гетман отпустил Савина
на подворье, а сам с своею челядью поехал <на поле> (на охоту).
- Гетман наш сердит, - говорили подьячему гетманские че-
лядинцы. - Как придет сумнительство, так все <на поле> ездит
и про всякие дела-думает!
Все это передано было подьячим по принадлежности в
малороссийский Приказ, когда, окончив возложенное на него
поручение, он вернулся в Москву. Савин привез туда вести о переполохе, возникшем по поводу прибытия к Дорошенку татар, рассказы о
зацепках со стороны польского жолнерства. В Москве уразумели, что в Украине готовятся новые беспокойства.
27-го января 1672 года отправили из Москвы нового гонца и
уже в Батурин, прямо к гетману. То был стрелецкий полуголова
Александр Танеев с подьячим Дементьем Ивановым. Они прибыли
в Батурин 6 февраля4.
201
На другой день представился царский посланник гетману и
от имени великого государя спросил гетмана, всех полковников
и все Войско Запорожское о здоровье, что по тогдашнему этикету
было знаком монаршей милости. В заключение объявил Танеев, что великий государь жалует и милостиво похваляет гетмана
Демьяна Игнатовича за его верную службу. Гетман, выслушавши
такое приветствие, поклонился до земли; посланец подал ему
грамоту, гетман поцеловал на ней печать и опять поклонился до
земли; потом с своей стороны спросил о здоровье великого
государя и в третий раз поклонился до земли. Эти официальные
церемонии показывали самое дружелюбное настроение и никак не
дозволяли предполагать, что вскоре поднимется буря.
Гетман приказал читать грамоту. Там подтверждалось, чтоб на
рубежах с Польшею и Литвою малороссияне владели всякими
урочищами, какие были у них во владении при Лндрусовском договоре, пока не съедутся на границу межевые и расправные суды и не
приведут окончательно в точность рубежей. Писано было, что чинится
договор с польскими послами, что посланцу Многогрешного, Константину Солонине, в Москве оказывают милость, и - есть
надежда на скорое установление вечного мира с Польшею. Вместе с тем
замечалось гетману, что непристойны были’ произнесенные им
подьячему Савину слова на счет того, будто государь отдает их
земли ляхам. Гетман после окончания чтения сказал: <Что я говорил Михаилу Савину об отдаче земель наших
ляхам, так это я сказал оттого, что польская правда и постоянство
мне ведомы: на чем они пункты постановят, того никак не
держатся; и теперь самовольством заезжают за Днепр и за Сожу и
малороссийским жителям чинят> разорения и убытки. Истинно
желаю,, чтоб у великого государя с королем польским состоялось
мирное постановление, только пусть бы великий государь, мило-
сердуя о нас, стародавних своих подданных, освободил нас, всех
людей греческого закона, от иноверцев, и дедичную свою отчину, преславный город Киев, где почивают чудотворные мощи, никогда
не отдавал бы в королевскую сторону. Мы же на всяком “месте
готовы против неприятеля стоять и головы складывать за великого