день венчания.
В ночь на 8 мая Марину перевезли в приготовленный для нее дворец. Ее заточение кончилось. Впереди ее ждали девять незабываемых дней московского царствования.
Наутро Москва превратилась в царство колокольного звона. Народ валил к Кремлю, у входов в которых стояли стрельцы в малиновых кафтанах. К праздничному настроению москвичей примешивалась немалая доля удивления и осуждения. Дело было в том, что царская свадьба пришлась на четверг – день, в который, по давнему обычаю, на Руси не венчали; к тому же пятница 9 мая была днем празднования перенесения мощей св. Николая-чудотворца. В то время обычай и церковное установление сливались в народном сознании воедино, поэтому свадьба, справленная накануне церковного праздника, многими воспринималось как надругательство над верой. Трудно сказать, почему Дмитрий совершил этот промах, оставшийся в народной памяти тяжелым обвинением против него. Может быть, патриарх Игнатий, не будучи русским, не обратил внимания на это обстоятельство; может быть, тайные враги царя потакали его нетерпению, не говоря уже о том, что и сам Дмитрий не был склонен считаться с такими условностями.
Впрочем, все остальное в царской свадьбе самым точным образом соответствовало московским традициям.
Утром боярыни Мстиславская и Шуйская (жена князя Дмитрия Ивановича) повели Марину в столовую избу. На невесте было русское платье из вишневого бархата с широкими рукавами, до того усаженными жемчугом и драгоценными каменьями, что было трудно различить цвет материи (один поляк метко сказал, что царица была обременена драгоценными камнями, а не украшена ими); лицо ее было скрыто под фатой; голова была повязана золоченой лентой с жемчужными нитями, на польский манер вплетенными в волосы; обута она была в сафьяновые сапожки на высоком каблуке.
В столовой избе Марину посадили на возвышение. Вскоре бояре ввели в избу Дмитрия и усадили рядом с невестой. Жених был в торжественном царском облачении, отливавшем золотом, и в короне; с его плеч свисала малиновая бархатная мантия, усыпанная драгоценностями; два боярина несли за ним скипетр и державу.
Молодые обменялись обручальными кольцами. При этой церемонии присутствовали одни русские вельможи; поляки, в том числе и отец невесты, дожидались окончания обряда в соседней комнате, сидя на лавках. Затем по пути, устланному коврами, жениха и невесту повели в Грановитую палату. Мнишек шел за дочерью в самом дурном расположении духа; дело было в том, что при въезде в Кремль одна из лошадей, впряженных в подаренные ему сани, поскользнулась и упала, и этот случай был воспринят окружающими и им самим как неблагоприятное предзнаменование.
В Грановитой палате Дмитрий сел на престол, рядом с которым стоял трон поменьше – для царицы. К Марине, которая продолжала стоять на ковровой дорожке, подошел тысяцкий (свадебный распорядитель) и сказал:
– Наияснейшая и великая государыня цесаревна и великая княгиня Мария Юрьевна всея Руси! Божьим праведным судом, наияснейший и непобедимый самодержец великий государь Дмитрий Иванович, Божьей милостью цесарь и великий князь всея Руси и многих государств государь и обладатель, изволил вас, наияснейшую великую государыню взять себе в жены. Божьей милостью, ваше цесарское обручение совершилось ныне, и вам, наияснейшей и великой государыне нашей, по Божьему благословению и изволению великого государя нашего его цесарского величества, подобает вступить на свой цесарский престол и быть с ним, великим государем, на своих православных государствах.
Боярином, произносившим эти торжественные слова, был никто иной, как князь Василий Шуйский, уже вырывший под обоими цесарскими величествами глубокую яму. Он по-прежнему пользовался особым расположением Дмитрия, что, в частности, сказалось в передаче ему обязанностей тысяцкого на свадьбе.
Марина, поддерживаемая отцом и княгиней Мстиславской, заняла свое место рядом с царем. Через некоторое время окольничий Колычев и думный дворянин Микулин, устраивавшие в Успенском соборе чертожное место, где должны были сидеть новобрачные, доложили царю, что все готово к венчанию. Дмитрий и Марина поочередно поцеловали знаки царского достоинства – крест, бармы и Мономахов венец – и передали их протопопу, который понес их в собор. Царская чета пошла следом за ним, сопровождаемая рындами с серебряными топорами на плечах, боярами, окольничими и думными людьми в праздничных золототканных платьях и кафтанах. Процессия двигалась медленно, словно река из золота.
В соборе новобрачных встретили многолетием. Они приложились к образам и мощам, причем Марина поцеловала изображения святых не в руки, а в уста, чем сразу вызвала ропот среди бояр и духовенства.
Вслед за тем патриарх возвел царя и царицу на чертожной место посреди храма. Они поднялись по двенадцати ступеням на возвышение, где стоял царский трон, отлитый из золота и украшенный 600 алмазами, 600 рубинами и 600 сапфирами; перед троном стояла золотая скамеечка. По правую строну от трона находилось кресло патриарха, обитое черным бархатом; по левую – небольшой золотой стул для Марины, перед которым также стояла скамеечка, обитая красным бархатом. От всех трех кресел вниз по ступеням спускались узкие ковровые дорожки: от царских – малиновые, от патриаршего – черная.
Началась церемония коронования Марины. Дмитрий торжественно объявил патриарху, что приемлет себе Марину в супруги и желает, чтобы ее короновали царским чином. Игнатий произнес в ответ одобрительную речь и приступил к обряду. Архиереи подавали ему одни за другим знаки царского достоинства, а он возлагал их на Марину. Затем хор провозгласил многолетие царице, и все, кто были в храме, стали подходить к ней с поздравлениями.
Дмитрий наблюдал за происходящим с высоты своего трона. По московскому обычаю он был неподвижен и не делал ни одного движения без посторонней помощи. Это вызывало изумление у иноземцев. Так, польские послы, Олесницкий и Гонсевский, увидев, как Дмитрий велел Шуйскому поправить себе положение ног, положив их одна на другую, сказали боярам:
– У нас государи не делают такого поругания и последнему дворянину! Благодарение всемогущему Богу, что мы родились в свободной земле, которую Бог наградил правами!
Но ни боярам, ни тем более Дмитрию – сыну Грозного, такое обращение царя со своими подданными не казалось унизительным.
После литургии Игнатий повенчал Дмитрия и Марину. Очевидцы сохранили противоречивые известия о том, причастилась ли Марина по православному обряду. Архиепископ Арсений, присутствовавший при церемонии, пишет: «После венчания ни тот, ни другая не выразили причаститься святых тайн. Это смутило многих присутствовавших, и не только патриарха и епископов, но и всех тех, кто видел и слышал это. Таково было первое и великое огорчение; таково было начало смуты и источник многих бедствий московского народа и всея Руси». Патриарх Филарет, напротив, на соборе 1620 года обвинял патриарха Игнатия в том, что он причастил католичку. «Патриарх Игнатий, – говорил он, – угождал еретикам латинской веры, и в церковь соборную пресвятой Владычицы нашей Богородицы и приснодевы Марии честного и славного ее Успения ввел еретической папежской веры Маринку, святым же