дальнейшие разговоры, хотя есть у нас еще другие поручения от его величества короля, – сказал Олесницкий и направился к дверям.
– Пан староста Малогосский! – уже дружелюбнее окликнул его царь. – Я помню доброжелательство ваше ко мне в землях его королевского величества вашего государя. Поэтому не как послу, а как приятелю нашему, я желаю оказать честь в моем государстве: подойдите к руке моей не как посол.
С этими словами он протянул руку, но она повисла в воздухе, потому что Олесницкий с поклоном отвечал:
– Я очень благодарен за милость вашего господарского величества, но вы допускаете меня к руке не как посла; я этого не могу сделать и прошу ваше господарское величество не гневаться. Ваше господарское величество знали меня в Польше как друга, а его королевское величество пусть знает меня как верного подданного и слугу.
– Подойдите, пане Малогосский! – почти угрожающе воскликнул Дмитрий.
– Я не могу этого сделать! – в тон ему ответил Олесницкий и повернулся.
Дмитрий в сердцах вскричал:
– Подойдите, как посол!
– Подойду, если ваше господарское величество возьмете грамоту его величества короля, – твердо вел свою игру Олесницкий.
– Возьму… – выдохнул царь.
Оба посла, внутренне торжествуя, приблизились к трону и поцеловали Дмитрию руку. Власьев зачитал королевскую грамоту, после чего, поговорив вполголоса с царем, дал от его имени следующий ответ:
– Хотя подобные грамоты без полного титула и не следовало бы принимать, но теперь наступает время радости для его цесарского величества. По этой причине его цесарское величество устраняет неприятное дело и принимает королевскую грамоту, равно как и вас, послов. Но возвратившись к королю, вашему государю, извольте сообщить, чтоб он впредь не писал таких грамот без цесарского титула. Его цесарское величество именно приказывает отвечать вам, что впредь ни от короля, государя вашего, ни от кого другого он не примет грамоты без цесарского титула. Теперь же извольте сообщить поручения, которые дал вам король Сигизмунд.
Олесницкий сказал, что король прислал их вместо себя на свадьбу Дмитрия с Мариной, а Гонсевский добавил, что по вопросу войны с турками Сигизмунд скоро пришлет Дмитрию своих нарочных послов.
Обычай требовал, чтобы в конце аудиенции царь спросил о здоровье короля. Олесницкий обратился к Власьеву, заметив, что прежние московские государи делали это, встав с трона.
Услышав эти слова, Дмитрий поудобнее устроился на троне и громко спросил:
– В добром ли здравии его величество король, государь ваш?
– Отъезжая из Кракова, – ответил Олесницкий, – мы оставили его величество короля в добром здравии и в благополучном царствовании. Но ваше господарское величество, извольте спрашивать о здоровье его величества короля, вставши с места.
– Пан Малогосский! – возразил Дмитрий. – У нас такой был обычай, что мы, когда услышим и узнаем о здоровье его королевского величества, тогда только с места встаем для принесения благодарности Богу.
Он приподнялся и сказал:
– Радуемся доброму здравию его королевского величества, нашего друга!
Напоследок Власьев зачитал список царских подарков послам и объявил, что его цесарское величество жалует их обедом. После этого послы откланялись и ушли к себе на посольский двор, куда стольники немедленно доставили кушанья и напитки.
Олесницкий и Гонсевский с полным правом могли воспринимать результаты аудиенции, как свою победу. Действительно, благодаря своему вспыльчивому характеру, царь с самого начала придал беседе такой оборот, что достигнутый компромисс выглядел весьма унизительным для его достоинства. Впрочем, Дмитрий отнесся к этому на удивление легко: любовь на время заглушила голос самолюбия.
VII. Бракосочетание
По канонам католической церкви брак Дмитрия и Марины, в сущности, был уже заключен 12 ноября 1605 года, так как Тридентский собор признает обмен обещаниями основой брачного договора. Кардинал Мацеиовский, обручивший дочь сандомирского воеводы с царем, так и сообщил папе, «что он освятил согласно торжественному обряду церкви брак Марины с Дмитрием». 14 января 1606 года Павел V, в свою очередь, утвердил благословение кардинала, данное молодым супругам. Вместе с тем в Риме ничего не имели против повторного бракосочетания по православному обряду, если Марину не будут заставлять причащаться из рук патриарха.
Но для московского духовенства все, что произошло в доме Фирлея, сводилось к нулю, поскольку, согласно правилам православной церкви, обряд обручения должен быть совершен непосредственно над женихом и невестой, а не над представителем одной из сторон. Для русской церкви и для русских людей истинный царский брак мог совершиться только в Москве.
Дмитрий принял в этом вопросе точку зрения своих подданных. Поскольку в его собственном православии никто не сомневался, то он еще ранее задал духовенству два вопроса: «Может ли царь московский заключить брак с полькой-католичкой?» и «если различие вероисповеданий недопустимо, то какое свидетельство своего православия должна дать невеста?»
Духовенство было единодушно в том мнении, что московская царица не может оставаться католичкой. Но учение православной церкви не содержало ясного ответа на второй вопрос, поэтому голоса иерархов разделились. Наиболее рьяные ревнители православия, требовали вторичного крещения польской «девки». Сторонники умеренности признавали достаточным миропомазания, хотя их взгляд и нес отпечаток сомнительной двойственности, так как коронация тоже требовала миропомазания, и таким образом один обряд миропомазания служил как бы сразу и царским посвящением и отречением от католичества. Дмитрий избавил свою избранницу от троекратного погружения в воду, хотя для этого ему пришлось отправить в ссылку чересчур строгих архиереев – митрополита Гермогена и архиепископа Иосифа. Царь считал, что миропомазание позволит избежать скандала; русские и поляки вольны будут воспринимать обряд каждый по-своему: одни – как обращение в православие, другие – как царское посвящение. Поэтому он настоял на том, чтобы коронация с обрядом миропомазания предшествовала бракосочетанию.
Оба торжества были назначены на 8 мая. Дни, предшествовавшие свадьбе, Марина провела в Вознесенском монастыре, чувствуя себя запертой в клетке, причем клетке отнюдь не золотой. Ее спутницы нашли отведенные им помещения зловещими: кельи навевали им мысли о насильственных пострижениях и заточениях. Католическим священникам вход сюда был строжайше воспрещен, и дамы остались без мессы даже на Троицын день; они пришли в отчаяние; многие безутешно рыдали. В дополнение ко всему их желудки не принимали монастырских кушаний, а светская манерность – суровой простоты монастырского общения и быта. Сама Марина ради московской короны стерпела бы и не такое, но страдания придворных дам заставили ее попросить Дмитрия хоть чем-то скрасить их пребывание в монастыре. Царь сейчас же прислал ей польских поваров, которые принялись готовить на монастырской кухне далеко не монастырские яства. Кроме того, Марина получила от него шкатулку с драгоценностями тысяч на 500, из которой она, чтобы хоть немного утешить своих дам, раздавала им горсточки бриллиантов.
Не был забыт и Мнишек. Дмитрий послал ему 100 тысяч рублей и великолепные сани, обитые пестрым бархатом, окованные серебром, с красным покрывалом и ковром, подбитом соболями; с лошадиной упряжки свисали меха 40 соболей. В этих санях сандомирский воевода должен был ехать в Кремль в