— Каково это, милое дитя, принадлежать мне не только душой? Ты не отвечаешь за реакции своего прекрасного юного организма, — произнес лорд Волдеморт тихо и зло, улыбаясь, касаясь губами ее кожи, а потом… резко отпрянул, отпустив ее. Дышать вдруг стало невероятно тяжело. Запястья и вправду теперь саднили, кончики пальцев закололо от притока крови, а все прежние чувства молниеносно сменились иными, обостренными стократ, и, в особенности, накрывшим с головой сокрушительным, катастрофическим ощущением свершившегося апокалипсиса — а все потому что Темный Лорд отступил от нее на шаг, и ни тени улыбки больше не было в его страшном змеином лице. Силы вдруг окончательно ее покинули. Захотелось осесть на землю безвольной тряпичной куклой, и, кажется, одно только чудо удержало ее на ногах.
Что. Черт возьми. Это. Было?!
— Ты умрешь, Гермиона Грейнджер, — тихо, мягко протянул лорд Волдеморт, глядя прямо в глаза ей, безуспешно пытающейся прийти в себя. Нет. Не в глаза. В самую душу.
«Умрешь», — эхом отдавалось в голове. Это и так было понятно. Особенно теперь. Оно и к лучшему, должно быть, потому что, о, Мерлин, с этим невозможно было бы жить дальше, нет-нет-нет. Почему она не оттолкнула его? Кроме очевидных причин, почему, Мерлин, она позволила себе наслаждаться этим?.. Вопросы, над которыми Гермиона решила подумать позже, если, конечно, такая возможность у нее вообще будет. Для человека, только что пережившего такое, она пришла в себя достаточно быстро. Хотя посчитать, что она «пришла в себя», было бы слишком оптимистичным. Воздуха все еще не хватало, и невозможность до конца осознать произошедшее никак не придавала сознанию ясности. Кажется, это было самым волнующим, что юная ведьма испытывала за всю свою недолгую жизнь, и стоящий напротив волшебник, не будь Темным Лордом, черт его побери, задолжал ей объяснение, даже если здесь и вовсе нечего было объяснять. Да, она понимала, что он, должно быть, в ярости, понимала, что она — ее косвенная причина, но он обязан был сказать ей хоть что-нибудь! О своей участи она и так была прекрасно осведомлена, разве что надеялась на какие-нибудь неведомые обстоятельства непреодолимой силы… «Умрешь». Этого было мало! Гермиона очень хотела и уже собиралась произнести все это вслух, но не успела даже рта раскрыть, как Лорд коротким взмахом белой руки прервал ее.
— Силенцио, — тихо, но четко артикулируя каждый звук, произнес он, а Гермиона непроизвольно схватилась за горло, будто те слова, которым так и не суждено было быть сказанными, в нем застряли. Лорд какое-то время наблюдал за ней — абсолютная бесстрастность (какого черта?! как будто он не пережил сейчас того же, что и она! Гермиона теперь точно знала, что пережил!), ни мускул не дрогнул в жутком лице. Еще несколько мгновений он как будто собирался с мыслями, а потом… Потом он заговорил. И Гермиона, холодея с каждым его последующим словом, готова была поклясться: он вовсе не собирался признаваться ей в том, что она теперь слышала и ощущала каждой фиброй метущегося сознания и души — уже неважно, чьей.
— Я ведь могу сделать с тобой все что угодно, грязнокровка, — холодный голос его звучал глухо, будто рык опасного хищника, готовящегося пообедать. «Что угодно». «Что угодно» — это что?! — Даже просто ради того, чтобы проверить. Просто чтобы знать, насколько силен эффект ментальной связи, над которой я уже несколько недель не могу восстановить контроль в полной мере. Да, да. Думаю, так и следовало бы поступить, но… У меня есть некоторые опасения, — Лорд наклонил голову, отвернувшись, шагнув в сторону. — Я опасаюсь, что это может иметь определенные последствия. Может как-то повлиять на крестраж, а точнее, на его бесценное содержимое…
Гермиона не сразу поняла, о чем он говорит, сосредоточившись почему-то на нем самом, на его высокой фигуре, бледном лице и бескровных губах. Вообще, создавалось впечатление, что волшебник обращается вовсе не к ней, но к самому себе, пытаясь с собой о чем-то договориться. Он теперь медленно мерил шагами небольшое пространство в центре комнаты, и что-то в его обычно выверенных движениях вдруг намекнуло ей на некоторую несвойственную ему нервозность, удивившую волшебницу.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})
— Я, признаться, не припомню подобной ситуации. Да, Грейнджер, ты слишком сильно мешаешь мне — одно твое существование, твое присутствие. Я упустил момент, когда все это вышло из-под контроля, и временами мне кажется, что эту проблему следовало устранить уже давно, но… я все еще не могу тебя убить. К сожалению. Я пока не нашел способа… — Говорил он негромко и задумчиво, остановившись, наконец, взглядом на лице юной ведьмы. А потом — она затаила дыхание — снова приблизился к ней на шаг. — И может быть… может, оно и к лучшему, не так ли? В конце концов, сколько тебе? В этом сентябре, кажется, уже исполнилось девятнадцать?
Девятнадцать. Верно. С этой путаницей в датах и времени она даже забыла о своем дне рождения. Пребывая в ступоре, не в силах произнести ни слова под воздействием заклинания, Гермиона молча слушала его и не понимала, а точнее, говорила себе, что не понимает. В самом деле, не могло же быть…
— Прекрасный возраст, — маг коротко улыбнулся, тут же посерьезнев снова. — Я не убью тебя, пока не узнаю точно. Ведь, как там говорится в этой магловской, но, надо отдать им должное, весьма мудрой поговорке? Единственный способ избавиться от искушения…
Поддаться ему. Гермиона, конечно, не могла произнести этого вслух, но продолжение знала прекрасно. Искушение… Но о чем он говорит? Как может он об этом говорить?!
Он, такой же бесстрастный и жуткий, сделал еще шаг, приблизился к Гермионе, и она, подняв голову, встретила его взгляд. Слишком близко. Слишком… Нет. Она больше не оступится, не упадет в этот омут, не даст больше собой манипулировать; даже если с его стороны это было такой же слабостью, как и с ее; она будет сильной. Вздернув подбородок, немая, Грейнджер с вызовом смотрела в глаза своего тюремщика, своего наваждения и безумия, самого страшного монстра из всех, что встречались на ее многотрудном, чудесном пути, полном терний, звезд и самых простых и милых сердцу вещей.
А он просто смотрел. Секунда, две — что-то искал в ее взгляде, и — не обманула его гермионина бравада — знает Мерлин, видел ее насквозь. Почему все так? Почему обо всем этом — а она даже мысленно не могла прямо сформулировать его вполне понятных теперь инсинуаций — почему об этом говорит с ней он? И почему все, что происходило в этой гостиной — почему с ним? Почему нельзя чувствовать, как учащается сердцебиение, как перехватывает дыхание, как кожа покрывается мурашками не в его присутствии, а в чьем-то другом? Что за насмешка судьбы? Почему обстоятельства сложились так, что перед ней в опасной, будоражащей близости стоит именно он — величайший темный маг, чертов не ведающий любви и пощады психопат с манией величия, нарциссическим расстройством, экстраординарным интеллектом, великим потенциалом и змеиным лицом, ее личное чудовище?.. И почему он, во имя Мерлина, вызывает у нее самую противоречивую гамму разнообразнейших чувств, кроме одного невероятно логичного — отвращения?..
О чем думал лорд Волдеморт все эти бесконечные секунды игры в гляделки, Гермиона не знала и знать не хотела. Должно быть, борьба в его душе была не менее разрушительной, чем в ее. Взгляда он не отводил, и Гермиона видела в его стремительно темнеющих глазах, что, какое бы решение он ни принял, в конце концов, на ее счет, ей все равно придется с ним смириться. Он ни за что не даст ей свободы, подавит любую попытку сопротивления…
Ни за что она не сдастся. До последней капли крови будет биться не на жизнь, а на смерть. Даже с самой собой.
Он смотрел на нее слишком внимательно. Потом закрыл глаза, глубоко вдохнул и медленно протянул руку, чтобы снова коснуться ее, и…
…Гермиона едва не подскочила от неожиданности. За дверью вдруг послышался шум — шорох, чей-то бессвязный шепот, возня и наконец робкий стук в дверь. Нагайна немедленно вскинулась, поднялась и зашипела, Темный Лорд, отпрянув, резко, порывисто развернулся. Гермиона разве что не кожей ощутила волну его ледяной ярости: помешали, ему посмели помешать.