подавила тревожащее и болезненное воспоминание об этом эпизоде, заставив себя позабыть о нем на то время, которое могла еще провести с Франком. Но теперь доктор Экгардт, безобидный и туповатый юрист, повис над ней как рок. Она не знала, что случится и что она будет делать, когда доктор Экгардт проболтается о том, что видел ее в Париже.
– Может быть вам будет интересно посмотреть это? – сказал фон Гебгардт, протягивая ей немецкую газету.
Эвелина бросила невидящий взгляд на фотографию горящего завода и с тревогой беспокойством подумала о Курте. Что сделает Курт, когда он узнает правду от Экгардта или сам докопается до нее при помощи своего логического, свойственного законнику ума, или, быть может, такая возможность далеко не была исключена, – когда она сама признается ему во всем?
«Может быть Марианна сможет помочь мне» – подумала она и, одновременно, ей пришла в голову другая мысль: «В общем это совсем не важно». То, что должно было произойти после ее разлуки с Франком и теперь только еще готовилось, не имело никакого значения. Не все ли равно, как оно обернется, лучше или хуже.
Автомобиль остановился, и фон Гебгардт схватил ее чемодан и помог ей вылезти.
– Разрешите мне предложить вам свои услуги, – сказал он со старинной вежливостью.
Эвелина с облегчением приняла его предложение. Открыв сумочку, она увидела в ней пакетик американских сигарет, которые сунул ей туда Франк во время прощания. Она быстро закурила одну из них, вдохнув в себя чуждый и все же близкий аромат. Это было почти так же хорошо, как чувствовать на своей руке руку Франка, как она привыкла в течение этих единственных и слишком коротких дней. Фонт Гебгардт руководил ей во время необходимых при отъезде формальностей, ободряюще объясняя ей все. На аэродроме было солнечно и свежо, и все казались счастливыми.
– Могу я представить вам нашего пилота? Гер фон Трумп, – сказал фон Гебгардт. – Фрау Дросте.
– Откуда вы знаете мое имя? – спросила Эведина. Казалось, что весь мир знал об ее эскападе – поездке в Париж.
Фон Гебгардт рассмеялся.
– Я прирожденный сыщик, – заявил он, и, кроме того, я узнал как вас зовут по вашему чемодану.
Пилот пожал ей руку. Это был красивый молодой человек с загорелым лицом и карими глазами. Его тяжелый костюм летчика плотно облегал его фигуру. Эвелина подошла к куче багажа, подвезенного к аэроплану мальчиком, и взглянула на свой чемодан. Да, на нем были ее имя и полное звание ее мужа: ее визитная карточка, вставленная в кожаную рамочку, и совершенно чистая под своей целлулоидной покрышкой, свисала с ручки. Рядом с ней, круглая, большая, яркая сине-бело-красная, красовалась наклейка отеля. Эвелина была потрясена. Нагнувшись, она попыталась сорвать выдающую ее наклейку, но безрезультатно. Она с яростью подумала о лакее в зеленом переднике, который сделал это с ней и с ее бедным чемоданом.
«Mapианна должна будет снять ее» – снова подумала она. Мир вдруг наполнился ловушками, западнями и опасностями. Ощущение опасности не покидало Эвелису почти не на минуту, с тех пор как она уехала из Берлина. Оно оставило ее лишь в голубом свете Сан-Шапель, тогда, когда Франк среди ночи принес ей виноград, и утром, когда он сказал, что они будут жить около водопада. Но теперь опасность грозила со всех сторон, и Эвелина печально перевела взгляд со своего чемодана на ясное солнечное небо, а с него снова на серые дорожки, по которым подбегали и убегали аэропланы, и где они стояли в ожидании, как большие серые птицы.
Старт аэроплана отвлек ее от ее мыслей. Подъем был восхитителен. Казалось, что аэроплан уверенно опирается колесами на невидимую, но твердую дорогу. Эвелина взглянула вниз, почувствовала головокружение и начала смотреть в кабину. Кроме нее в аэроплане было трое людей: женатая пара, говорившая на языке, который Эвелина приняла за чешский, герр фон Гебгардт, сидевший напротив. Было жарко, и шум моторов исключал возможность разговора. Фон Гебгардт улыбнулся и снова протянул Эвелине газету. Она кивнула ему и оглянулась, ища свой саквояж. Фон Гебгардт поймал ее взгляд и указал ей на блестевшее на солнце крыло аэроплана. Эвелина пожала плечами. Время от времени в кабину через маленькое окошечко заглядывало загорелое лицо пилота. Однажды он указал на что-то на земле и засмеялся. Фон Гебгардт тоже смеялся, глядя вниз. Эвелина также посмотрела вниз. Земля лежала внизу скошенная и миниатюрная, но аккуратно разделенная на квадратики полями. Воздух был настолько чист, что сверху можно было разглядеть собаку, бежавшую по дороге. А может быть это была лошадь. Эвелина взялась за газету. Она была благодарна всему, что могло отвлечь ее от ее мыслей. Немного позже чешскую даму начало тошнить. Спокойно и беззвучно она наклонилась над бумажным кулечком. Эвелина сострадательно улыбнулась. Она чувствовала себя закованной в латы и неуязвимой, чувствовала, что побывала в огне и была закалена против мелочей жизни. Аэроплан почти что не качало. Под ним лежали деревни, расположенные тесными кучками в открытой местности. Эвелина закурила еще одну сигаретку – в их вкусе было столько напоминающего Франка! Фон Гебгардт указал ей на плакат, говоривший о том, что курение в аэроплане запрещено. Она с грустью отложила сигаретку и начала читать. Она читала не думая, почти не зная, что она читает. Одна фраза в статье привлекла ее внимание.
– Все мы, – говорила эта фраза, умираем однажды в жизни без того, чтобы нас похоронили. Предначертания нашей судьбы исполнены, мы получили от жизни все, что было предназначено для нас, и дали все, что могли дать. То, что сделают затем, не заслуживает названия жизни. Мир полон людьми, которые умерли и не знают этого. Лишь немногим дано умереть в тот момент, когда их жизнь достигла своего завершения!
«Как верно», – подумала Эвелина и опустила газету на колени. «Как совершенно, как бесконечно верно!..»
Она увидела перед собой свое будущее в виде аккуратной скучной перспективы, подобной Дюссельдорферштрассе. Фрау Дросте, супруга судьи Дросте. Фрау Дросте, супруга члена апелляционного суда. Берхен станет вторым Куртом, а Клерхен будет хорошо воспитана и образована, как она сама. Языки французский и английский, история искусств. Она сама, Эвелина, доживет до семидесяти лет и все же останется той же Эвелиной.
Быть может к тому времени она даже позабудет о том, что когда-то предприняла это безумное путешествие в Париж. Но в конце концов ведь не забыла же она о том дне, когда, пяти лет, сбежала из дому и побежала за полком солдат. Только теперь это великое приключение ее детства не