Читать интересную книгу Повесть о потерянном времени - Дмитрий Ненадович

— На капитанскую, естественно.

— То есть, с понижением и подальше… Нет, меня это не устраивает. Тем более, что мне через полгода майора получать надо.

— Ну, батенька, Вы и наглец! Это что же получается? Нам надо сейчас всё бросить, впрыгнуть в «Красную стрелу» и потом трусцой по Питеру Вам майорскую должность разыскивать? — деланно-возмущённо откинулся на спинку кресла самый главный замполит.

— Пока не вижу, в чём, собственно, состоит моя наглость. Речь идет только о переводе в Питер на равнозначную должность.

— «Только о переводе в Питер». Вы же знаете, что в этом регионе у нас частей нет. Козельск — крайняя западная точка, но от Питера это далековато Не наездитесь. Ладно, пусть о новом месте Вашей службы у ГУКа (Главного управления кадров) голова болит, — примирительно пробурчал полковник.

— Не будем кривить душой, Просвиров, отпускаем Вас с большим сожалением, — торопясь оставить за собой решающее командирское слово, вмешался в диалог генерал, — таких офицеров как Вы в нашем громадном соединении можно перечесть по пальцам. И виной всему наша «центральность». Куда не плюнь, обязательно попадёшь в какого-нибудь пристроенного влиятельным папой «сынка». А «сынок» он разве будет служить? У «сынков» всё есть, а то, чего пока нет, появится у них в самом ближайшем будущем и без видимых усилий с их стороны. По крайней мере, они в этом всегда уверены. И, надо отметить, небезосновательно. Поэтому жаль, Просвиров, искренне жаль… Но удерживать не имеем морального права. С квартирами дело, действительно, швах…

— Спасибо, товарищ генерал.

— Желаю удачи! — подвел итог командир, подойдя к Сергею и протягивая руку для прощального рукопожатия.

— Присоединяюсь к командиру, — в свою очередь протянул Сергею руку самый главный в округе замполит и, как профессиональный знаток человеческих душ, не преминул добавить, — желаю, чтобы всё задуманное Вами реализовалось. А уж как жена будет рада… Она небось уже с ума сходит без фонтанов и гранитных набережных. Знаю я этих ленинградцев… Куда бы их судьба не забросила, везде они о своём болоте грустят.

Вскоре состоялась беседа с полковником из ГУКа:

— Вы, наверное, знаете, что в Питере у нас нет строевых частей?

— А я о них уже как-то и не грущу…

— Понимаю Вас, Афган и в общем итоге почти десяток лет в ротном звене… Поэтому замалчивать ничего не собираюсь: в Питере у нас имеется несколько вакансий в военных представительствах при предприятиях. Вы готовы их рассмотреть?

— Готов, только сначала хотелось бы знать, что это такое — военные представительства.

— Ну это такие подразделения, которые осуществляют приемку всего того, что эти заводы для РВСН выпускают. Их так и называют: военные приёмки. Что-то типа ОТК, только военного. Служат в этих военных приёмках какие-то военпреды (военные представители) или их ещё называют представителями заказчика. Должности в этих подразделениях сплошь майорские и возглавляются они каким-нибудь особо продвинутым подполковником. Поэтому и называются эти приёмки «кладбищем майоров». В некоторых особо выдающихся приёмках может попасться иногда ещё парочка подполковничьих должностей и одна над ними полковничья. Так что приготовьтесь к тому, что на пенсию придётся уходить всего лишь майором.

— До пенсии мне ещё как медному котелку…

— Это Вам так кажется. Не успеете, как говорится, клювом щёлкнуть, глядь в зеркало а там морщинистая рожа, увенчанная редким пробором седых волос, а под ней майорские погоны… Эклектика какая-то. Не понимаю тех, кто на это военпредство соглашается.

— Да, весёлую картинку Вы обрисовали. Должно быть, очень радужные ждут меня карьерные перспективы.

— Но Вы же должны знать, на что идёте.

— Поживём — увидим…

Далее события замелькали с доселе не виданной капитаном скоростью: приказ, предписание, сборы, загрузка и отправка контейнера, пьянка, проводы семейства к родителям в Киев, пьянка, Ленинградский вокзал, Московский вокзал, «фирменный» серый ленинградский день, комната в коммуналке, ремонт, ожидание контейнера…

Глава 6. Военная приёмка

Приехав в Ленинград ранним субботним утром, Сергей тут же развил кипучую деятельность по благоустройству будущего жилища и через знакомых нанял двух ЖЭКовских халтурщиц — толстеньких подружек-хохотушек предпенсионного возраста для покраски потолка и поклейки обоев в своей сумеречной комнате, составляющей приблизительно одну шестую часть жилой площади коммунальной квартиры. Это была обычная коммунальная квартира революционной Выборгской стороны. Квартира располагалась на первом этаже дома довоенной постройки, имела высокие потолки, большие затененные старыми деревьями окна и крайне стеснённую общую площадь, сплошь заставленную холодильниками, кухонными столами и газовыми плитами. Стены общей площади были увешаны гроздьями электрических счётчиков и переключателей. Ванную с туалетом разделяла кривая стена, покрытая не смываемой ничем плесенью. Словом, общий вид этой общей площади можно было охарактеризовать как крайне затрапезный и, можно даже сказать, чрезвычайно мерзопакостный. Сергей попытался было убедить жильцов остальных пяти комнат организовать вскладчину хотя бы частичный косметический ремонт этой отстойной территории, но встретил финансовую настороженность и глухое денежное непонимание. Эти отстойные жильцы поначалу вообще его не узнали, несмотря на то, что он прожил в этой квартире целый год.

— А мы думали, что Вас давно уже, извините, как сейчас модно говорить, грохнули в Афгане, а жена в тоске съехала с квартиры и подалась с дитём малым к маме или же ещё куда… Хотели уже её разыскать, чтобы поговорить об условиях освобождения пустующей жилой площади. Мы, знаете ли, имеем, то есть я хотел сказать имели на неё определённые виды… — Рассказывал Сергею давно уже спившийся средних лет типичный питерский интеллигент, проживающий в комнате напротив. Спившегося интеллигента все обитатели этой трущобы почтительно называли Санычем.

— Как видите, «слухи о моей смерти сильно преувеличены». Но всё ж таки, позвольте воспользоваться случаем и полюбопытствовать: какие же это лично Вы могли иметь на эту комнату виды? — с напускной праздностью удивился вслух Сергей. — Вы же и так единолично занимаете 17 квадратных метров жилой площади?

— Во-первых, я инвалид, а во вторых (здесь повисла многозначительная пауза) — выпиваю… — задумчиво проговорил Саныч и, подчёркивая особую важность последнего обстоятельства, поднял свой слегка согнутый в двух фалангах и дрожащий, видимо от значимости сказанного, палец высок над головой.

— …????????

— Ну как бы Вам это попроще объяснить… В силу своей инвалидности и приобретенной естественной человеческой слабости я не могу содержать комнату в надлежащей чистоте и строгом порядке, а меня, знаете ли, иногда посещают интеллигентнейшие дамы. И во время каждого из таких посещений мне приходится все время краснеть за внутреннее, так сказать, неубранство интерьеров выделенной мне государством жилой площади. Вот я и хотел похлопотать в инстанциях об отдельной гостевой комнате, но видно не судьба, — горестно закончил свои пояснения Саныч и прошаркал в свою прокуренную комнату, поддерживая одной рукой оторванную лямку засаленных на карманах штанов.

Контингент жильцов коммуналки представлял собой некий препарированный срез советского общества. Помимо спившегося интеллигента в ней проживали: пенсионер союзного значения — не по годам активная бабушка «божий одуванчик»; озлобленная на весь белый свет мать-одиночка с трёхгодовалым сыном; в меру пьющий слесарь-инструментальщик с Обуховского завода с семьёй, состоящей из сильно хромой и громогласно-сварливой жены с двоечником сыном — школьником средних классов. Кроме того, в этой же квартире проживал некий свободный художник, произведений которого не известно по каким причинам никто из соседей никогда не видел, но, вместе с тем, в его самой маленькой в квартире комнате постоянно пребывало некоторое количество разномастных и различной категории свежести натурщиц. Видимо, художника интересовал довольно широкий спектр вопросов окружающего его советского бытия. И он, не щадя себя ни днём, ни ночью то писал, то лепил с этого великого многообразия натурального материала застывшие образы строгих колхозниц и крановщиц, улыбчивых медицинских работниц, а так же очкастых тружениц народного образования. Об интенсивности его творчества можно было судить как по отдельным признакам запущенности его длинноволосого и бородатого внешнего вида, так и по его выпукло-красным глазным яблокам, лишь слегка прикрытым всегда опухшими от бессонницы веками. А о востребованности его ураганного творчества как раз свидетельствовал тот факт, что никому из жильцов коммунальной квартиры так и не удалось хоть краешком глаза взглянуть на художественные произведения своего неистового соседа. Плоды соседского творчества, минуя цензуру, видимо, мгновенно выставлялись в лучших галереях Европы, а затем, с бешенной скоростью и за баснословные деньги раскупались на различных заграничных аукционах, принося тем самым немалый валютный доход стране победившего социализма. Справедливости ради надо отметить, что кое-что иногда перепадало и самому художнику. В редкие минуты отдыха его можно было увидеть проезжающим по центральным ленинградским улицам на роскошном заграничном автомобиле типа «Шарабан». Злые языки одно время поговаривали ещё и о каких-то иных плодах творчества этого выдающегося полпреда советского искусства. Поговаривали даже о том, что плодов этих было неприлично много, но, наверное, всё это было не более чем досужими вымыслами. Зависть к успешным людям процветает ведь не только при капитализме. Она процветала и будет процветать в любой формации. Даже в такой правильной, коей является недостижимый никогда коммунизм. И ничего тут не поделаешь. Такова уж, как говорится, полная несовершенств ёмкость человеческой натуры.