— Ничего, — вежливо сказал Алекс. Подождал, пока мужчина закроет дверь, открыл Зеркало, настроился на Симонову и заглянул через портал.
Герцогиня сидела в кресле в том же платье, в котором была у него. Видимо, в гостиной. Играла какая-то старая музыка, а она рыдала, и, видимо, уже давно. И пила. Рядом, на маленьком столике, стояли пузатые бутылки, в пальцах ее дымилась сигарета, вставленная в мундштук.
Зрелище было тягостное.
Свидерский выругался и шагнул в комнату через Зеркало. Кажется, она даже не удивилась, увидев его. Подняла мутный взгляд, отсалютовала бокалом, затянулась и запила дым алкоголем. Сейчас, с потеками туши — и аккуратно держащейся алой помадой — она выглядела жутко несчастной. И все равно красивой.
— Как видите, — язык ее заплетался, — у меня тоже есть ликер, лорд Свидерский.
— Где ваши дети? — она наливала себе еще.
— В саду, — сказала она пьяным голосом. Руки дрожали — Катерина пролила мимо бокала и всхлипнула. — Няня заберет. Чего надо?
— Пришел предложить вам работу, леди Симонова.
Она пожала плечами, снова выпила и забросила ногу на ногу. Платье задралось, обнажив бедро — и чулок на подвязке.
— Я передумала. Уходите, — женщина вдруг огляделась, взгляд ее просветлел. — Что вы вообще тут делаете?
— Нет, не передумали, — сказал Алекс резко, игнорируя вопрос. — Сейчас мы будем трезветь, а потом поговорим.
Он подошел ближе, помахал рукой, разгоняя дым — и она вдруг сжалась, забилась в кресло, подтянув под себя ноги и согнувшись. И тут же вспыхнула злостью.
— Проваливайте, благодетель! Вон отсюда!
— Вон, вон, — пробурчал он, отнимая у нее бокал. — Как вы будете работать, если привыкли приказывать?
— Я не буду у вас работать, я же сказала, — сквозь зубы проговорила герцогиня. — Это слишком большая честь для вас. Отказались и прекрасно. С-создам свой женский журнал, да?
— Протрезвеете и повторите, — сказал он терпеливо. — Где ванная? Сами пойдете или вас отнести? Да прекратите вы напиваться, ваша светлость!
Она схватила бутылку и демонстративно сделала несколько глотков. И послала его. Матом.
Алекс вздохнул, схватил ее на руки и понес в коридор. От нее сильно пахло алкоголем и сигаретами, Симонова вопила, извивалась — потом затихла и приглушенно зарыдала ему в плечо. Двери пришлось открывать ногой — так он познакомился с детской, с маленькой библиотекой, в которой стояли нераспакованные ящики с книгами, с кабинетом. И со спальней. В которой был вход в ванную.
Прямо так, в одежде, сунул под душ, включил воду — она завизжала, а потом вдруг как-то смиренно замерла, обхватила себя руками и опустила глаза. И молчала, не пикнув, когда он водил перед ней руками, запуская заклинание, очищающее кровь от токсинов — человек сильно потел при этом, поэтому нужна была вода. Много воды. Герцогиня вдруг захрипела — уходил спирт, наступало обезвоживание — и стала жадно ловить ртом теплую воду, глотая и захлебываясь.
— Если вы готовы приступить к работе завтра, — сказал он, после того, как она, протрезвевшая, ледяным тоном приказала ему удалиться, стянула с себя мокрую одежду, умылась и вышла, переодевшись в теплый и толстый халат, — то жду вас к девяти утра. Наталья Максимовна вам все покажет. Возьму вас на полгода. Но не расстроюсь, если уйдете раньше.
— Не думайте, что я буду вас благодарить, — сухо проговорила она, — не буду. Я еще подумаю. Мне не нравится ваш стиль собеседования.
— Подумайте, — усмехнулся Алекс. — До завтра время есть.
После ухода лорда Свидерского Катерина Симонова еще долго сидела в своей спальне. Расчесывала мокрые волосы, думала, приходила в себя. Состояние было самое смятенное. Ей было горько и стыдно, тоскливо до слез — и никого не было рядом, чтобы пожаловаться, обнять, расслабиться. Зато в гостиной ждала недопитая бутылка. Никогда не отказывающий друг — алкоголь. Такой же теплый, как и объятья любящего человека, такой же отзывчивый и безотказный.
Но она все-таки не притронулась больше к ликеру. Приказала проветрить гостиную и убрать все бутылки из дома.
Сколько раз она уже делала это — и не выдерживала, покупала новые, стоило только произойти чему-то, что выбивало ее из колеи. Сколько раз она говорила себе, что не хочет, чтобы дочери запомнили из своего детства не только не любящего и поднимающего на них руку отца, но и вечно пьяную мать, что нужно быть сильной ради них, что нужно жить дальше — и все равно пила. Пила, чтобы заглушить боль и ощущение собственной ничтожности. Беззащитности. Уязвимости.
Она снова и снова прокручивала утренний разговор и вечерний визит Свидерского. И, несмотря на обиду, стыд и раздражение, была благодарна ему. За трезвость. За то, что не будет опять потерян вечер с дочерьми. И за то, что все-таки он уступил.
Но теперь при мысли о выходе на работу — туда, к нему, видевшему ее и в парадном сиянии, и в жалком состоянии, способному разрушить ее хлипкий, с трудом восстанавливаемый мир одной фразой — Екатерина ощущала настоящую панику. И посоветоваться было не с кем. Хотя…нет. Было с кем.
— Мне он казался человеком спокойным и рассудительным, — хмуро сказала Марина, когда Катя позвонила ей вечером, после работы. — Даже подумать не могла, что он упрется. Нет, какая наглость, а? Мало того, что обошелся с тобой так, будто ты милостыню просить пришла, так еще и ворвался в дом… это уже не говоря о разнице в статусе.
Катерина рассказала ей все. Хотя ей было дико стыдно — и она ждала, что подруга скажет что-нибудь уничижительное по поводу ее пристрастия. Но Марина словно не обратила на это внимание. Она негодовала и бушевала, а Кате от этого возмущения, от поддержки — пусть по телефону — становилось легче. И веселее.
— Ладно, Мариш, — вздохнула она, когда принцесса прекратила ругаться. — Я сама виновата. Не сдержала эмоций, начала его шантажировать…
— Катюш, родная моя, — вдруг очень серьезно проговорила Марина. — Послушай меня, только не закрывайся, а постарайся воспринять. Когда я в скорой работала, нас часто вызывали на бытовуху. Там мужья жен били… — Катя сжала зубы… — до кровавых соплей. И вот что удивительно. Большинство из них отказывались писать заявление. И твердили: я сама виновата. Я его спровоцировала — а он, бедненький, был уставший, злой, голодный, болеющий, на работе проблемы, суп недосолила, тапочки не вовремя принесла… Какое-то общее свойство у жертв насилия — они живут в закрытом мирке, в котором все ставится с ног на голову и в котором начинают верить в то, что можно быть виноватой в том, что тебе нос сломали или глаз подбили. Нормальный мужик даже в бреду руку на женщину не поднимет! Так что ты ни в чем не виновата. Ни в чем!!!
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});