Безжалостное, потому что демоны не умеют жалеть.
Бесчувственное, потому что свои чувства демоны оставляют дома.
И безудержное, пока желание не исполнится полностью.
Кто поставил им пределом такое правило: сначала заплатить, а потом пользоваться? Может, Бож. Может, Боженка. Или оба сразу. Но как бы то ни было, это правило защищает людей от уничтожения.
А я ему помогаю.
Здесь…
И все-таки груди еще чуть-чуть округлились со вчерашнего дня, хотя им полагалось бы давным-давно остановиться в росте. Оллис вожделенно накрыла ладонями упругие холмики, так заманчиво приподнимающие сорочку, и поняла, что отныне и навсегда не согласится расстаться с полученным подарком небес. Значит, правду говорили люди, и Боженка лучше слышит мольбы прибоженных, а не простых людей!
Простых…
Обычно происходит ровно наоборот, и человек старается выбраться из толпы себе подобных, старается вскарабкаться или взлететь повыше, только бы заявить: я – особенный. И сколько ни рассказывай такому, что иной раз особенности приносят больше горя, нежели радости, не поверит. Да еще будет смотреть на тебя ополоумевшими глазами и напрочь откажется понимать, почему ты так неистово стремишься избавиться от верного шанса всегда и везде быть настоящей эрте. Истинной «вознесенной».
Детство было счастливым. До того самого дня, когда дочь зажиточного торговца зерном вдруг перестала быть просто девушкой. Она очень боялась встречи с лекарем, но неудобства и странные ощущения становились все невыносимее, все более пугающими и в конце концов заставили набраться решимости: Оллис переступила порог родительского дома, чтобы больше никогда в него не вернуться.
Конечно, лекарю можно было заплатить за молчание. Но всеми деньгами в доме распоряжался отец, а он, к несчастью, был слишком набожен и, когда услышал нежданную весть, сутки напролет стоял на коленях в кумирне, вознося хвалы и проливая слезы благочестия. Еще бы, ведь его девочку небожители избрали себе в услужение! Мог ли простой торговец мечтать о подобном счастье? К тому же Оллис была старшей наследницей, а сразу после нее в очереди за купеческим состоянием находился единокровный брат, и счастливое избавление от дочери не только возвышало семью Ори в глазах соседей, но и помогало сохранить деньги, которые неизбежно пришлось бы потратить на приданое.
Служки прибыли из ближайшего молельного дома едва ли не раньше, чем за ними отправили человека: появление двуединых среди людей было довольно редким событием, тем более далеко не все прибоженные спешили открыться перед окружающими. А в далеких селениях, затерянных в глуши провинций, и вовсе подчас лишали жизни детей, одновременно являвшихся и мальчиком и девочкой. Дабы те не гневили небожителей своим существованием. Так что Оллис хотя бы повезло остаться в живых. Но она и не мечтала о новой удаче, однажды спустившейся с ночного неба яркой синей звездой…
Прибоженные, что жили в соседних кельях, в большинстве своем не роптали на судьбу, а кое-кто и вовсе находил ниспосланную счастливым случаем двуединость хорошей возможностью для всяческих проделок и козней. Сама Оллис не могла понять, что хорошего в притворстве. Увидеть разочарованные, испуганные или злые глаза парня, рассчитывавшего на несколько минут удовольствия, а взамен получившего совсем иные чувства? Так для этого не надо обладать какой-то особенной плотью, вон сколько девиц с успехом проделывают подобные штуки. Правда, рискуют нарваться на грубость, а вот прибоженному не грозит ровным счетом ничего: обиженный проглотит обиду как миленький. Но все равно – настолько ли веселое это развлечение, чтобы посвящать ему многие часы, а потом взахлеб пересказывать всем подряд пережитые приключения?
Оллис не понимала своих соседок. Но чем дальше продвигалось время ее жизни, тем больше она боялась стать такой же. Равнодушной, пресыщенной, презрительно взирающей на всех прочих людей и… Одинокой. Одиночества Оллис боялась больше всего. Еще несколько лет назад, казалось бы совсем недавно, она мечтала о большой семье с десятком детишек, не меньше, но мечты сгорели дотла в единое мгновение. Оллис ненавидела божественные изъяны своей плоти и, если бы хватило смелости, взялась бы за нож, только бы избавиться от мерзопакостных излишков. Но в то же время понимала: это не поможет стать тем, кем она хочет быть. Настоящей женщиной.
Забавы других прибоженных и их пустые разговоры не прельщали Оллис. А что еще оставалось несчастной послушнице при храме? Только молитвы. И она молилась. Так истово, как только могла. Так проникновенно, что получила ответ на свои мольбы.
После полуночи храмовый зал закрывали, а сон все не приходил, и Оллис отправилась бодрствовать на террасу, опоясывающую молельный дом, чтобы никто не слышал слов о сокровенном, но преступном для прибоженного желании. И все же небо услышало. Правда, когда вместе с колючим холодком по телу синеватым огнем побежал от кончиков пальцев под кожей странный жар, молящаяся испугалась. А потом и вовсе потеряла сознание, почувствовав прикосновение раскаленной стали где-то внутри своего тела, немногим ниже живота…
Никто не заметил произошедшего на безлюдной террасе. Оллис пришла в себя спустя час, окоченевшая, испуганная, дрожащая как в лихорадке. Но едва пальцы нащупали место, в котором вспыхнула боль, приведшая к беспамятству, все страхи исчезли, уступив место торжеству. Просьба, обращенная к небесам, исполнилась: девушка снова стала девушкой.
Правда, на следующий же день Оллис поняла: нужно бежать из молельного дома, и чем скорее, тем лучше, потому что обновленная плоть требовала больших забот, нежели думалось раньше. Теперь каждый охранник, мимо которого девушка проходила, шествуя с другими прибоженными на ежедневную молитву и обратно, вызывал до непонятности сладкое томление, неважно, старый он был или молодой. А самое странное, что она теперь явственно чувствовала на себе их взгляды. Одинаково страждущие.
Оллис не стала раздумывать долго. Выбрала среди охранников паренька, выросшего в бедной семье и призванного служить в уплату оброка, пару раз прошлась рядом, стрельнув глазами и невзначай коснувшись бедром, а потом рассказала почти не сочиненную историю. Мол, что ее насильно отдали в молельный дом, чтобы лишить наследства, и она старалась смириться со своей участью, только ведь душе не прикажешь, а плоть… Плоть Оллис была еще красноречивее. Паренек не продержался и получаса, совершил грех, но стал чуть ли не счастливее самой соблазнительницы.
И вот сегодня заканчивался последний вечер заточения. Оллис окинула взглядом келью, где провела долгие пять лет, вознесла молитву Боженке в благодарность за то, что небожительница откликнулась на просьбу своей послушницы прежде, чем наступило совершеннолетие, а за ним и неминуемое посвящение. Закуталась в плащ, чтобы спрятать заметно округлившиеся формы, спустилась по лестнице, прошла через двор и очутилась у высоких дверей храмового зала.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});